Лежал в нашем отделении больной по фамилии Бучкин - 56-летний выпивошка из Поваровки (местечко под Москвой). Худой как скелет, вечно улыбающийся морщинистый мужичок без единого зуба и с седым пушком на голове, он ходил по палатам и рассказывал каждому встречному про свою "жисть". И этому встречному после пяти минут разговора становилось ясно, что перед ним тихий и безобидный помешанный. Так вот Бучкин приехал в институт Сербского ни много ни мало... в 6-й раз! Впервые он был здесь... в 1939 году, 35 лет назад. Затем, арестовываясь время от времени за мелкие кражи или кухонные ссоры, был в институте еще и еще, каждый раз в новом отделении... Ему был знаком здесь каждый угол, многих толстых отделенческих нянек он знал еще девчонками. Между прочим, сейчас Бучкин был арестован за кражу старого, оцененного в десятку пиджака, который он по пьяному делу снял с крючка в электричке. Статья у него (96, мелкое хищение) была всего до шести месяцев, а он сидел под следствием (ждал очереди в институт Сербского!) уже пять.
Бучкин не горевал: кормят-поят, спать чисто и тепло. Натирал паркет в отделении - пачка сигарет в день обеспечена...
Спрашивается, что это? Такой сложный случай, что 35 лет высшая научно-исследовательская лаборатория страны голову ломает? И почему каждый раз в новом отделении? Или у него сегодня - паранойя, завтра - шизофрения, послезавтра - маниакал? Скажите, какой наш Бучкин, оказывается, клад для науки, на нем не один институтский доктор диссертацию защитил. А он, их кормилец, оказался здесь... за пиджачок в электричке!
Шутки шутками, но факт, по-моему, характерный. Так вот институт Сербского и живет, этим и кормится. Короче, его врачи, видимо, часто сами рождают своих больных (если в институт их не густо привозят, то надо же где-то взять?) и делают вид страшной занятости и высокой научности, в плане ученых доктрин профессоров Снежневского, Кобрикова, Банщикова, Морозова и.д., одним словом - смыкаясь с дурачащими их зеками, - гонят свою, научную "тухту" (или, как утверждает А.И.Солженицын, "туфту"). А что сделаешь? Цыпленок тоже хочет жить.
САША СОКОЛОВ И ДЕД НИКУЙКО
Важным преимуществом новой палаты было отсутствие надзорной няньки. Правда, дверь в коридор была всегда открыта, и нянька, сидевшая в большой палате напротив, могла присматривать и за нашей. Но для этого ей надо было повернуться на 180 градусов, что при достаточной тучности ( почти все няньки были непомерно толсты) и лености происходило не часто. Поэтому что-что, а уж говорить друг с другом можно было бесконтрольно. Чем мы и занимались.
Напротив меня, через стол, лежал Ваня Яцунов. Его, как заводилу, специально отделили от остальной молодежи. У него "в ногах", вдоль стены, головою к двери, спал дед Никуйко, у мен - краснобородый Саша Соколов. С ним первым из новых сопалатников и возник у меня, хоть тоже недолгий, контакт.
Саша сидел за кражу в Москве (с перепродажей грузинам) легковой автомашины. Все его подельники были давно осуждены к большим срокам (8-12 лет), он же был признан душевнобольным и помещен на принудительное лечение в московскую психбольницу №15. Все бы хорошо, да угораздило его (он теперь так сожалел об этом!) совершить побег из больницы. И сам не знает, зачем это было нужно. Просто, как рассказывал он мне, не устоял, осознав возможность. Бежал один, перепрыгнув больничную стену. Зимою, в чем был, в тапочках больничных по снегу. Конечно, недалеко ушел, квартал-два всего. Вернули в больницу, с полмесяца прошло спокойно, как будто ничего и не случилось. А потом вдруг явилась милиция ... скрутили руки, зачем-то наручники надели. Отвезли сначала в тюрьму, оттуда - в институт, уже во второй раз. Саша понимал, что на переосвидетельствование, и очень боялся признания его здоровым. Ведь в этом случае его ожидал суд и, конечно, большой срок. Он, правда, в это не верил. Боялся, а где-то внутри был уверен, что не случится так, ведь уже признан был, лежал в больнице... В прошлом, в школе, тоже случались какие-то контакты с психиатрами... Кроме того, "бред" у Саши был выгодный, надежный для умелого, - "голоса". Они шептались по углам, грозили, обступали... Лечащим врачом Саши была, как и у меня, Любовь Иосифовна, и она понимающе кивала головой, внимая его рассказам. Все как будто шло хорошо, к подтверждению болезни. Саша был особенно утешен результатом "подкомиссии" (беседа с профессором накануне официальной комиссии). Принимавшая его Маргарита Феликсовна Тальпе сказала будто бы, подытоживая разговор, Л.И.Табаковой: "Да, совершенно инфантильное сознание!.." Рассказывая об этом, Саша радовался, вновь и вновь повторяя по слогам это обнадеживающее определение - "ин-фан-тиль-ное соз-на-ни-е".
Да, уж, каким-каким, а инфантильным Сашу никак нельзя было назвать. По сравнению с Радиковым, даже Матвеевым. Это был культурный, начитанный юноша, с которым мы продуктивно беседовали о Фолкнере, Хемингуэе. Саша работал техником по оборудованию в министерстве не то здравоохранения, не то медицинской промышленности. Он происходил из хорошей, интеллигентной семьи ( отец и мать - инженеры), был образован (техникум) и воспитан в столичном духе. Ум имел легкий, быстрый, на преступление его толкнула богемная жизнь, он переживал его остро, в разговорах со мной - стыдился.
Вторым моим сожителем и частым партнером за шахматной доской стал дед Никуйко. Я уже говорил, ему было 69 лет. Одинокая, забытая людьми душа. Высокий, прямой как трость, поджарый старик с серебряной головой. Никуйко был глух, а в слуховом аппарате сели батарейки, и он жил теперь в отделении, как в раковине, в полной и, наверное, страшной тишине. Как это у Ходасевича? "Старик, зачарован своей тишиной..." Никуйко часами лежал на кровати недвижно и немо. Хотя в остальное время был подвижен и общителен, как может быть общителен глухой. Хорошо играл в шахматы, гордился своим 1-м разрядом. Когда я однажды (сам испугавшись) выиграл у него, Никуйко был обескуражен: "А ну еще раз!". И вновь проиграл. Смешал шахматы в порыве, бросил. В дальнейшем играл только со мной, каждое поражение переживал болезненно, хотя и молча.
А вообще был добрый, тихий дед. Не вязалось с ним его преступление убил, зверски, молотком, свою жену... Причем прожил-то с ней всего несколько лет, это был поздний, стариковский брак. Впрочем, если все было так, как он рассказывал, можно в чем-то если не понять, то хотя бы пожалеть старика.