Основной энцефалографический кабинет находился недалеко от нашего 4 отделения. Но в институте были еще какие-то энцефалографические лаборатории. Так, Володю Шумилина водили на первый этаж, где также снимали токи мозга, однако эта процедура происходила не в затемненной камере, а в обычной комнате. Опытов с лампочками и зуммерами там было больше и они были разнообразнее. Вот такой пример: в комнате висело табло, на котором то появлялась, то исчезала светящаяся надпись - какое-то слово, которое нужно было постараться прочесть. Мозг напрягался, вот-вот готова была вспыхнуть догадка, но... слово исчезало. Затем все повторялось. Володе Шумилину, правда, так и не удалось прочесть это слово.
А Игоря Розовского и Женю Себекина водили куда-то через двор, в другой корпус. Там испытуемый должен был производить в уме заданные арифметические действия, например, сложение, а электронная машина оценивала результат. Еще нужно было играть с машиной в какие-то логические игры. Так и говорили обследуемому: "Вам нужно поиграть - посоревноваться с машиной". К сожалению, сам я у этой хитрой машины не был и рассказать подробней не могу. Игорь ходил туда с удовольствием, т.к., во-первых, дышал воздухом при переходах через двор, а во-вторых, там работала миловидная лаборантка, которая ему нравилась. Я подозреваю, что на это исследование зеков водили во Всесоюзный научно-исследовательский институт "Биотехника", с которым у института Сербского был общий двор. Да и чисто логически: не могли два таких института не сотрудничать. Наука и практика. Отставала только здорово эта наука...
ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С ВРАЧОМ
1 февраля, во время "тихого часа", состоялась наконец вторая встреча с врачом. На этот раз в той же "актовой" комнате, где я был на комиссии. Любовь Иосифовна сидела за одним из столов, меня усадили визави. Выглядела расстроенной и усталой, опять поглядывала на часы. Через комнату сновали врачи, за столом в углу что-то писала врач Валентина Васильевна.
- Ну, вы у нас уже адаптировались? Не могу понять, чем вызвано ваше напряжение.
Я пожал плечами. Конечно, где уж тут понять, что мы с нею просто-напросто заряжены разноименным электричеством, ну а "адаптироваться" к несвободе - не каждому дано.
Следующие вопросы были еще примитивнее:
- Вы не могли бы охарактеризовать свой характер?..
- С кем из больных в палате вы ближе всего сошлись?..
- Кто ваш любимый писатель?..
На последний вопрос я прыснул.
- Почему вы смеетесь?
- Вы спрашиваете так, будто я школьник, прочитавший за свою жизнь 2-5 книг.
- Сколько же вы прочли?
- Достаточно, чтобы говорить о литературе профессионально.
- То есть как профессионально?
- Ну хотя бы не задавать таких вопросов. Извините, но спрашивать литератора, кто его любимый писатель, я считаю просто неприличным.
Обиделась. Вскинула голову. Видимо, исчерпав вопросы "психологические", перешла к сути.
- Ну хорошо. Скажите, как вы относитесь к предъявленному обвинению?
- На этот вопрос, как и на все, касающиеся следствия, я отвечать не буду. Вы это знаете.
- А как вы оцениваете свое заявление?
- Какое заявление?
- Н-ну, ваше заявление. То, что в деле...
- Если вы имеете в виду заявление об отказе участвовать в следствии, то считаю его основополагающим. В нем ответ на все ваши вопросы.
- Так ваши взгляды не изменились?
- Нет.
- Ладно, Виктор Алексеевич (так хорошо изучила Любовь Иосифовна своего подопечного, что даже отчество переврала!). Поговорим в следующий раз. Своим молчанием вы только себе вредите. Ведь вы же боитесь нашего заключения. Скажите, боитесь?
- Нет. Не боюсь.
- Ну хорошо. Идите. Вопросы есть у вас?
Я спросил, как мне заказать выписанные окулистом очки.
- Я даже не знаю... Пошлите рецепт жене в письме...
- Это будет очень долго. Вы же отправите письмо следователю.
- Конечно. Мы все письма посылаем через следователя.
- А то, что я посылал на днях на имя тещи? Коротенькое, с просьбой о фруктах?
- И его тоже.
- Значит, Яков Лазаревич меня обманул. Да и вы тоже. Ну хорошо. Я могу быть свободен?
- Да. Но вы пошлите все-таки рецепт. Разве следователь не передаст его жене? И письмо напишите. Может быть, мы и пошлем, судя по содержанию. Почему вы не напишете? У нас все пишут.
Она так настойчиво уговаривала. Ну конечно, ведь письма - тоже метод изучения психического состояния.
Поразмыслив, я решил: а почему бы и нет? Конечно, я не сомневался, что следователь упрячет письмо в свой сейф. Но если уж так хочет Любовь Иосифовна произвести психиатрическое исследование моего письма, почему бы не представить ей такую возможность? Пусть останется лишний документ, подтверждающий мою здравость.
И я потратил два следующих дня, благо это были суббота и воскресенье, "тихие" дни, на сочинение большого письма Нине. Писал и с расчетом на Любовь Иосифовну, в частности описывал свое впечатление от института:
"Чувствую себя хорошо. Обстановка, весь стиль жизни в стенах института совершенно иные по сравнению с тем миром, в котором до сих пор обитал. Ну, начать с того, что вокруг полно совершеннейших чудес, вроде паркетного пола, клеенке на столе или настоящих.
простыней. Впервые за полгода пью молоко и нахожу, что оно весьма не вредит моему пищеварению. А самое главное - отдыхаю от металлического лязганья, табачного смрада и в особенности - от матерщины. Долго ли продлится это очарование - не знаю, думаю, что не больше месяца. Как ни странно, но эта усталость, эта нега хоть и лечат, одновременно томят: то ли через свою очевидную бутафорность, то ли потому, что, выражаясь языком французского классицизма, "бездна зовет своих детей". Так или иначе, стараюсь использовать случившуюся передышку в полном объеме..."
И еще. Здесь прямо указал, что понимаю, для чего Любови Иосифовне понадобилось мое письмо:
"Выписали мне новую коррекцию, и если мой врач, когда будет исследовать это письмо с точки зрения психиатрии, вложит в него рецепт (я порошу об этом), то ты закажи мне эти очки, пожалуйста..."