- В 1949 году, в Ленинграде, жеребец Алладин (от Алмаза и Дианы) в забеге на 10000 метров показал столько-то минут...секунд.
- В 1902 году знаменитая Верба, дочь Верного и Балерины, в забеге для двухлеток на 2000 метров...
Цифры вылетали из него, как из арифмометра!
Игорь был энтузиастом отечественного коневодства, причем его интересовала в основном одна порода - русский рысак. Он считал (конечно, не без оснований, а оперируя точными данными), что в СССР это нужное дело сейчас в загоне, год от году ухудшается, порода вырождается, сникает. Если до революции русский рысак гремел на беговых дорожках мира, то сейчас заводы захирели, и мы вынуждены покупать за валюту беговых рысаков русской породы за рубежом!
На этом и был основан "бред" Игоря. Любовь к лошадям и толкнула, мол, его на преступление. Да, он брал деньги из кассы, но не на собственные же прихоти их тратил, а на помощь русскому рысаку через тотализатор! Болея за отечественное коневодство, он не видел другого способа ему помочь.
Все это Розовский горячо и убедительно втолковывал следователю, врачам, нянькам. Он готов был остановить любого встречного, взять за пуговицу и говорить, говорить о плачевном положении советского коневодства. По заданию лечащего врача Валентины Васильевны Лаврентьевой, долго писал какой-то труд о русском рысаке. Читал его и нам. О, это был серьезный и взволнованный трактат, я не уверен, что конный спорт в СССР располагал когда-нибудь лучшим обзором.
Розовский писал стихи. Давно. Любимым поэтом его был Ронсар. Естественно, что теперь, "завернувшись" на коневодстве, он широко использовал "конскую" тему. В каждом стихотворении хоть какая-то "конская" деталь должна была присутствовать. Облака сравнивал с гривами коней... бой часов - с конским топотом и т.д. Вот несколько образчиков его творчества. Писал он очень много. Стихи у него были лаконичные и емкие.
Глаза закрою: зелень пастбищ,
и жеребенок в синей мгле.
И на душе как будто праздник,
и звуки струнные во мне...
или:
Ну скажите, зачем мне все это
Без моих долгогривых коней?
Задыхаюсь от счастья, от света,
от бездушья хороших людей...
Стихи он читал врачу, сестрам. Каждый раз, написав новое стихотворение, он мчался мне его прочесть; наверное, я был первым слушателем и критиком его стихов.
Я посоветовал Игорю подпустить в стихи мистики, пусть слышится этакая обреченность, рок. Он учел мигом:
Белое с белым, черное с черным,
Все справедливо, кажется ровным.
Где же различье? Где безразличье?
Сердца наличье Мысли двуличье.
Где же начало? Путь и причалы?
Где же меня той волной укачало?
Все справедливо, все справедливо.
Косая грива очень красива.
Где-то рыданье. Где-то проклятье.
Дайте коня мне. В руки распятье.
И мне не надо другого понятья.
Еще одно:
Не уйти. Не уйти.
Ведь вокруг - чертов круг.
Белый вид. Белый свет,
Черный смех
Позади.
Ты уйдешь.
А они
Зубы скалят, галдя
Про меня, про коня.
Ведь вокруг
Чертов круг.
Только слышно:
- Ау!..
- Ландау! ... Ландау!
Мы хохотали с Володей Шумилиным, когда он читал это, - завывая, имитируя гугнявый прононс Якова Лазаревича: "Ландау-у! Ландау-у!
К моему делу Игорь относился с пониманием, сочувствовал возможности признания меня больным. Он и сам был в достаточной степени инакомыслящим. Свои чувства выразил однажды в шутливом стихотворении, которое и преподнес мне, улыбаясь.
Слышен отзвук ростовских расстрелов,
танков красных кровавый парад.
В желтом доме сидит Некипелов
в полосатых пижам-кандалах.
Вот таким был этот стахановский сын. Скажу еще раз, что достоин он был лучшей доли. Ну, коневодом, консультантом каким-нибудь по русскому рысаку, он мог бы стать здесь немалым специалистом. Серьезно, доверь Игорю Розовскому организацию спортивного коневодства в нашей стране - и я не сомневаюсь, что оно возродило бы свою былую славу.
К сожалению, Валентину Васильевну эта слава мало беспокоила, Игорь был признан здоровым, и 26 февраля 1974 года нянька тронула его за плечо:
- Собирайся, голубчик.
Все. Щеки у него побелели, как у Арлекина. Этап на Матросскую Тишину.
Так был обречен на дальнейшее захирение славный род русского рысака. Я не поклонник и не знаток, но сожалею об этом искренне.
Постскриптум.
В дальнейшем, как я узнал от сестры Игоря, он еще долго боролся с советской Фемидой. Вновь лежал в психбольнице, еще дважды (!) был в институте Сербского, однако "карающий меч" настиг его: в октябре 1975 года все-таки состоялся суд, приговоривший Игоря к 10 годам лагерей усиленного режима. Осталась в Москве жена с малолетней дочкой, осиротели рысаки. Нет, я не склонен прощать, поощрять расхищение и воровство. Но все-таки не таким же драконовским сроком его карать. Ведь эти 5-6 тысяч государство все равно с Игоря взыщет. Но зачем же жизнь-то ему напополам, по хребту ломать?
А может, и на самом деле был болен Игорь - вот этой необычной и прекрасной конской манией своей? Тогда неснимаемый грех, серьезная вина ложатся на плечи Валентины Васильевны, Маргариты Феликсовны и иже с ними.
Ведь если преступление - здорового признать больным, то разве меньшее преступление - не признать больного? И отправить его на мордовский лесоповал на 10 лет?
А как вы считаете, Валентина Васильевна?
"...Задыхаюсь от счастья, от света,
от бездушья хороших людей..."
ИЗ ДНЕВНИКА. 10 ФЕВРАЛЯ 1974 ГОДА
Закончил чтение третьей книги "Былого и дум", его самых взволнованных и трагических страниц - "Рассказа о семейной драме". Сколько боли, тоски, страдания. И все же чувствую, что Герцен, при всей откровенности, чего-то не раскрывает, не договаривает до конца. Пусть Гервег пошл, ничтожен, но разве дана ему возможность оправдаться, выговориться, что-то объяснить? Не знаю почему, но рядом с чувством сострадания к Герцену и муки за Натали пронзительная жалость к Гервегу...
... Сегодня день передач, и я ждал, а ее не оказалось в обычный утренний час. День тянулся, как вечность, и по мере приближения к 17.00 часам (конец приема передач) росла тревога: раз не пришли, значит что-то случилось - с детьми, с мамой, может, и с самой Ниной. Как балует и ослабляет нас привычка к ласке! Передачу принесли почти в 17.00, и сразу пришел покой. Перечень - рукой Нины. Передали яблоки, яйца, сгущенные сливки, колбасу, сыр и т.д. Два пакетика драже "Горошек" - от Жени? Немного шоколадного ассорти - из чьей коробки? Знать бы, как собираются эти дорогие сюрпризы... Сеточка-авоська, в которой все это приплыло, незнакомая, желтенькая, не было у нас такой.