— Добро пожаловать в Институт, — сказала она.
— Мы всё ещё в Миннеаполисе?
Она засмеялась.
— Едва ли. Мы больше не Канзасе, Тото. Мы в Мэне. В какой-то глуши. По крайней мере, так говорит Морин.
— В Мэне? — Он замотал головой, словно получил удар в висок. — Ты уверена?
— Ага. Какой-то ты бледный, белый мальчик. Думаю, тебе лучше присесть, пока не грохнулся.
Он сел, опираясь одной рукой о стену, потому что его ноги не то, чтобы не гнулись, а будто совсем отнялись.
— Я был дома, — сказал он. — Я был дома, а потом проснулся здесь. В комнате, которая выглядит, как моя, но не моя.
— Знаю, — сказала она. — Шокирован, да? — Она засунула руку в карман своих штанов и достала пачку. На ней был изображён ковбой, крутящий лассо. «СЛАДКИЕ СИГАРЕТЫ», гласила надпись. «КУРИ, КАК ТВОЙ ОТЕЦ!» — Хочешь одну? Немного сахара поможет взбодриться. Мне всегда помогает.
Люк взял пачку и откинул верх. Внутри было шесть сигарет, каждая с красным концом — якобы тлеющий уголёк, понял Люк. Он достал одну, засунул между губ и откусил половину. Во рту разлилась сладость.
— Только не делай так с настоящими сигаретами, — сказала она. — Вкус у них и близко не похож на эти.
— Я не знал, что их до сих пор продают, — сказал он.
— Уж точно не такие, — сказала она. — Кури, как твой отец? Что? Наверное, со старых времён. Но тут в столовой хватает странной хрени. Не поверишь, включая настоящие сигареты. Всякие «Лаки», «Честерфилд» и «Кэмэл», как в старых фильмах от «Тёрнер Классик Мувиз». У меня есть соблазн попробовать, но блин, они стоят дофига жетонов.
— Настоящие сигареты? Не для детей же?
— Здесь живут одни только дети. Сейчас не много. Морин говорит, возможно, привезут ещё. Не знаю, откуда она берёт информацию, но обычно она права.
— Сигареты для детей? Что это? Остров радости? — Не то, чтобы ему сейчас было очень радостно.
Она засмеялась.
— Как в «Пиноккио»! Точняк! — Она подняла ладонь. Люк дал ей пять и почувствовал себя немного лучше. Хотя было трудно сказать, почему.
— Как тебя зовут? Я же не могу постоянно называть тебя белым мальчиком. Это как-то по-расистски.
— Люк Эллис. А тебя?
— Калиша Бенсон. — Она подняла палец. — А теперь минутку внимания, Люк. Ты можешь называть меня Калиша или просто Ша. Но не зови меня умницей.
— Почему? — Он всё ещё пытался собрать мозги в кучу, но безуспешно. Он съел вторую половину сигареты, с ненастоящим угольком на конце.
— Потому что так говорят Хендрикс и остальные козлы, когда делают уколы или проводят тесты. Я собираюсь вставить иглу в твою руку, это будет больно, но потерпи, будь умницей. Я собираюсь взять посев из зева, ты будешь извиваться, как блядский червак, но крепись, будь умницей. Мы собираемся окунуть тебя в бак, но ты просто задержи дыхание и будь умницей. Вот, почему ты не можешь называть меня умницей.
Люк почти не обратил внимания на сказанное о тестах, хотя задумается над этим позже. В его голове крутилось другое слово: блядский. Он слышал его от многих мальчишек (они с Рольфом сами часто пользовались им), и он слышал его от той красивой рыжеволосой девушки, которая могла бы сдать АОТ, но никогда от девочки одного с ним возраста. Будто он раньше жил в каком-то своём мирке.
Она положила ладонь ему на колено, от чего у него слегка затрепетало в груди, и серьёзно посмотрела на него.
— Но мой тебе совет: будь умницей, как бы хреново это не было, что бы они не совали тебе в глотку или в задницу. Хотя я ничего не знаю о баке, никогда не была в нём сама, а только слышала, но я знаю, что пока они проводят опыты, ты будешь оставаться в Передней Половине. Не знаю, что творится в Задней и не хочу знать. Всё, что я знаю о Задней Половине, так это то, что она как тараканья ловушка: дети заходят, но не выходят. Во всяком случае, сюда они не возвращаются.
Люк посмотрел в ту сторону, откуда пришёл. Там было много мотивационных плакатов, а ещё много дверей, примерно по восемь на каждой стороне коридора.
— Сколько здесь детей?
— Пять, включая тебя и меня. В Передней Половине никогда не бывает много народа, но сейчас тут вообще, как город-призрак. Дети приходят и уходят.
— Беседуя о Микеланджело[34], — прошептал Люк.
— А?
— Так, ничего. Что…
Одна из двойных дверей в конце коридора открылась и появилась женщина в коричневом платье, спиной к ним; она с чем-то возилась, упираясь пятой точкой в дверь. Калиша вскочила на ноги.
— Эй, Морин, эй, погоди, сейчас поможем.
Поскольку сказано было «мы», а не «я», Люк поднялся и поспешил за Калишей. Когда он подошёл ближе, то увидел, что коричневое платье на самом деле было своего рода формой, как у горничной в каком-нибудь роскошном отеле, — по крайней мере, отчасти, так как форма не была украшена оборками или чем-то подобным. Женщина пыталась перекатить тележку для белья через металлический порог между коридором и большим помещением за ним, которое выглядело, как гостиная — там были столы, стулья, и окна, пропускающие яркий солнечный свет. Ещё там был телевизор размером с киноэкран. Калиша открыла вторую дверь, чтобы расширить проход. Люк взялся за тележку (сбоку было написано ДАНДУКС) и помог женщине протолкнуть её в коридор так называемого общежития. Тележке лежали простыни и полотенца.