Отсутствие на рабочих местах жителей сектора Д сказывалось на жизни столицы не сильно, но порой неожиданно. Кроме ряда улиц и отдельных дворов, которые перестали убирать регулярно, люди отмечали внезапное исчезновение с прилавков затейливых резиновых игрушек с завода «Кругозор», нескольких популярных в народе сортов колбасы, в том числе «Докторской» и «Останкинской», а так же «Охотничьих» сосисок.
С наступлением осени качки с цепями у ворот Института снова активизировались. Костя предполагал, что видимо, кто-то так «отмывает» свои деньги, искренне полагая финансирование этих пикетов Б-гоугодным делом.
Теперь качки собирались здесь каждый день, особенно много было их вечерами. Бритоголовые отморозки, сидели, развалившись на скамьях вдоль всей подъездной аллеи. Большую часть времени они просто сонно базарили меж собой, и потягивая пиво из банок. И вдруг, как по команде, неожиданно вскакивали, и дружно набрасывались на какого-нибудь, казалось бы, совершенно случайного, прохожего.
Невозможно было предугадать, к кому они прицепятся на сей раз, по какому принципу выбирают. Иногда это был негр или китаец, человек какой-нибудь не вполне арийской внешности – например, с шапкой черных кудрявей или чересчур крупным носом, одинокий мужик, пара явных гееев или лесбиянок. А иногда ничем непримечательная гетеросексуальная пара или одинокая женщина. Кстати, некоторые качки кроме массивных крестов на груди надевали еще и повязки со свастикой.
Впрочем, обычно они никого не били, и даже не толкали. Позвякивая цепями с крестом, как собаки звенят медалями, они выкрикивали: «Эй, пидор! Смотри, Христос и тебе вставит, и выблядку твоему!» Или: «Ты, сука! Чего ты сюда все таскаешься? Г-дь же не хочет, чтоб ты рожала! Тебе что, блядь, непонятно?» Могли схватить за рукав, плюнуть в лицо, случалось, швырялись шишками и комьями грязи, но не более того.
Мерзко конечно, но можно перетерпеть. И большинство наших пациентов, как ни странно, терпело. Пригибаясь, как под обстрелом, бочком-бочком, не оглядываясь, стремясь, по возможности избежать физического контакта, люди просто старались миновать поскорее скопище беснующихся парней, и укрыться под спасительными сводами Института.
Отдельные бесстрашные одиночки останавливались и возмущались. Огрызались в ответ на оскорбления, грозились полицией, требовали вызвать охрану. Охрана выбегала из здания, ругалась, грозилась, махала дубинками в воздухе. Полиция приезжала, разгоняла, запихивала в уазики. Качки ненадолго исчезали, но потом, как ни в чем не бывало, иногда прямо в тот же вечер, попозже, появлялись снова.
Люди обеспеченные, солидные пользовались в основном воздушным транспортом. Но стоянка на крыше Института была сравнительно невелика, и на ней не всегда удавалось отыскать место для посадки.
С утра по средам и пятницам, к Институту, как на работу, приезжал проповедник. С помощью парней он укреплял на заборе транспарант с ликом Христа, перстом указующего на всех проходящих со словами: «Ты нарушил промысел Б-жий!».
Проповедник по два-три часа кряду без устали вещал в матюгальник, что у зачатых в пробирке нет и не может быть б-жественной души. Что само по себе их появление на свет нарушает безупречную стройность Б-жьего замысла. Что все, прибегающие к искусственному зачатиюию, грешники, и не будет им ни спасения, ни покоя ни на том, ни на этом свете. Что из прОклятых этих пробирок на свет появляются не дети, а бесы, через коих проникнет в свой час в мир вселенское зло и наступит, наконец, окончательный п@здец всему. И что Г-дь призвал его раскрыть нам, бедным и заблудшим, на все это глаза.
Матюгальник у проповедника был могуч, и вопли эти часами разносились по всей округе. Но он, по крайней мере, никого за рукав не хватал, и до личных оскорблений не опускался.
Неизвестно, до чего б дошли качки в своей безнаказанности, если б в какой-то момент рядом с ними в аллее не замелькали совсем другие мальчишки. Обыкновенные, без бычьих шей и квадратных плеч. Тоже все с крестиками, но скромными, маленькими, еле заметными сквозь распахнутые вороты рубашек. Несмотря на наступившие холода, куртки и рубашки на этих мальчишках чаще всего бывали распахнуты.
Впятером или вшестером, они занимали какую-нибудь скамью, свободную от качков, и болтали о том-о сем, пока на горизонте не возникала очередная жертва.
Стоило качкам к кому-нибудь прицепиться, как эти, мелкие, бесстрашно кидались на выручку. Они выдергивали рукава пальто из цепких пальцев, отчищали пальто и шляпы от плевков и грязи, поднимали с земли оброненные в спешке вещи, отталкивали хулиганов, чуть ли не вдвое больше них ростом, просто отмахиваясь от них, как от назойливых мух. Проводив человека до дверей Института, мальчики вежливо с ним прощались, и возвращались обратно, на свой наблюдательный пост.