Толпа застыла в растерянности. Люди переглядывались. Недоуменно пожимали плечами. Каждый боялся первым заговорить, шевельнуться. Привлечь к себе лишнее внимание. Всех сковывала мысль об окружающих снайперах.
И тут, прямо рядом со мной, раздался громкий скрип досок. Моя, затеявшая все это, мама не собиралась так просто сдаваться. Легко, как девочка, взлетела она на гору ломанных ящиков и звонко, безо всякого матюгальника, но так, чтоб слышно было сразу всем, выкрикнула:
– Но послушайте…!
Закончить фразу она не успела. Прилетевшая будто ниоткуда пуля, прервала маму на полуслове. Она дернулась, словно поперхнувшись, кубарем скатилась вниз с ящиков, упала, да так и осталась лежать на земле.
Не знаю, какой реакции они от нас ждали. Наверняка думали еще сильней напугать. Но только результат получился обратный. Толпа дружно ахнула, взревела, и резко, единым гигантским движеньем рванула за угол. Размахивая досками, ломами, лопатами, ножами, гаечными ключами. Некоторые спотыкались и падали. Но люди, не останавливаясь, бежали дальше по их телам. Думаю, бежали и те, кто вовсе даже не хотел никуда бежать. Лично я, больше всего на свете, хотела вернуться к маме. Мне была абсолютно невыносима мысль, что она лежит там сейчас, совершенно одна, на голой земле. Но ясно было, что попробуй только я повернуть назад, и меня тут же затопчут. Теперь ни у кого из нас просто не было выбора. Потерявшая человеческий облик толпа несла нас вперед, и, если б кто замедлил шаг, немедленно б растоптала.
Кстати, хромого Оскара затоптали б уже сто раз, не охраняй его все время с боков ребята из «восемнадцатого». Я тоже пару раз чуть не упала – и каждый раз думала, что всё, даже если останусь жить, ребенка наверняка потеряю. Но оба раза меня подхватывали с двух сторон чьи-то сильные, крепкие руки. Во второй раз, я умудрилась, скосив глаза, разглядеть, что это были «тимуровцы», но не сразу уразумела, что это была вовсе не случайность. Скауты АНРПЦ сновали в толпе, точно лейкоциты в потоке крови – поддерживали, подхватывали, не давали упасть. Думаю, только благодаря им удалось уцелеть мне и Косте. Ведь у нас у обоих был смещен центр тяжести.
И мало кто заметил, как откуда-то с крыши дестиэтажки на Юрьевском, птичкой слетела, похожая на изломанную куклу, человеческая фигурка.
– Ха! – выдохнул за моей спиной Пашка. – Они думают, у нас снайперов своих нет!
Почти безоружные обезумевшие люди расшвыривали охрану, штурмом брали грузовики, разрезали на лоскутки толстые полотна брезента, запрыгивали внутрь, ссаживали, передавая друг другу закоченевших обитателей сектора Д, растирали им руки-ноги, укрывали снятыми с собственных плеч шубами и пальто, оттаскивали в сторону, уводили подальше отсюда переулками, грузили в свои машины и авиетки, разбирали по домам стариков, больных, матерей с маленькими детьми…
И все это – на фоне рукопашного боя, ни на миг не затухающей перестрелки, частично, правда, происходившей в буквальном смысле «в верхах». Во всяком случае, каждый обнаруживший себя вражеский снайпер, похоже, недолго заживался на этом свете.
Но дрались все же не мы, не интеллигенция. Дрались профессионалы. Мы же, если нам не везло, просто падали жертвой. Как, например, моя мама.
Впрочем, что я! Моя-то мама вовсе не пала жертвой! Наверняка она, как всегда, точно знала, что делает. Просто она совершенно сознательно решила геройски погибнуть!
Как всегда, ни о ком из нас не подумав.
Ближе к утру в воздухе потеплело. Бой к тому времени совсем уже стих. Большинство людей – те, кто еще был на своих ногах – разошлись. Остались брошенные, покореженные остовы грузовиков, трупы, тяжелораненые. Несколько человек оплакивали мертвых, и пытались хоть чем-то помочь живым. В основном это, конечно, были скауты АНРПЦ. Тут-то и выяснилось, что большинство из них, среди прочего, прошли не слабую медицинскую подготовку. Скауты перевязывали раны, накладывали жгуты, сооружали шины из подручного материала.