Мама беременна?! На двадцать шестой неделе?! Интересно, в курсе ли Оскар?
Страшная, чудовищная боль потери немедленно чудесным образом сдвинулась куда-то на задний план. Шестеренки в моей голове автоматом завертелись в привычном ритме. Двадцать шесть или двадцать семь – две большие разницы, тут ведь каждый день на счету! Будем исходить из худшего варианта, стало быть, двадцать шесть. Это о-очень маленький ребенок, куда меньше, чем был даже Лешка. Значит… значит надо позвонить Лике!
Я прошу врача дать мне несколько минут на раздумья, в конце концов, аппаратура пока работает, и жизненные параметры на мониторе все еще неизменны.
Выскакиваю в коридор и набираю знакомый номер. Кратко, в двух словах, ввожу Лику в курс дела.
– Как, твоя мама! – ахает она в трубку. Я как-то упустила из виду, что за эти месяцы они успели познакомиться и подружиться. Пару раз Лика консультировала маму на родах, выезжала к ней на трудные случаи. Даже умудрилась заслужить у мамы высокое звание «очень толковой». И вот теперь все это оборвалось.
Но Лика врач, и немедленно берет себя в руки.
– Нельзя, чтоб ее кесарили в Склифе! В Склифе у ребенка почти что нет шансов! Добивайся, чтобы… тело.. перевезли на Четвертый Вятский, в родилку для недоношенных. Там хоть какие-то условия будут, да и я, если что рядом, подсуечусь. Поговори с ними! Если согласятся, дай мне сразу знать. Я пулей туда, и все подготовлю.
– Согласятся, куда они денутся! Да какая им разница!
Оказывается, разница есть, и еще какая.
Я доказываю, убеждаю, молю, предлагаю любые деньги. Все напрасно, они уперлись. Талдычат о какой-то опасности – для кого? Для мамы? Так ей уже все равно. Для ребенка? Так ему, пока он внутри, абсолютно без разницы, а снаружи ему будет безопаснее оказаться как раз вовсе не здесь, а там.
Да, в принципе я права… Но… понимаете, есть тут один нюанс. Короче, нет. Ни за что. Невозможно. Или здесь, или вообще нигде.
В середине разговора я чувствую, что кто-то дергает меня за рукав. Легонечко, словно бы случайно. Раз, другой, третий. Наконец я оборачиваюсь.
Медсестра Катя, стоящая за моей спиной, еле заметно кивает на дверь.
Мне тут же срочно требуется в туалет. Катя выскакивает следом, и в двух словах, по дружбе, ну, как своей, тоже, как-никак фельдшер, разъясняет скрытый нюанс.
– Мамка твоя здоровый человек была, так? Почти и не болела ничем никогда. Органы у нее внутри все целые – ну там сердце, почки, печенка? И группа крови – первая минус. Все, короче, высший сорт, экстра. Если тут порежут – здесь же и вскрытие сделают. Патанатомия у нас в подвале. А отделение пересадки на первом, два шага по лестнице вверх. Ну, соображаешь? А тело потом зашьют, и как догадаешься, чего у нее там внутри не хватает? Обратно же вскрывать – проверять, все ли на месте, не станешь.
Да, я соображаю. Я целую Катю от полноты чувств в щеку, и вихрем влетаю в кабинет.
– Значит, это, совсем забыла сказать. Ну, мама же моя была человек передовой, современный. Так вот, она все свои органы завещала на пересадку отдать. Честно-честно, она нам много раз говорила. Все-все, даже роговицу глаза. Так что готовьте контейнеры, и погнали. Ну, где, что надо подписать? А хотите, частную скорую оплачу? И так столько времени потеряли.
Знаю, звучит наверно чудовищно. Но, во-первых, я была совершенно уверенна, что мама, будь она в курсе, ничуть не стала бы возражать. Сама, будучи на моем месте, наверняка поступила бы так же. А во-вторых, выхода у меня все равно никакого не было. Мне надо было спасать брата.
По дороге я успела позвонить Лике и Оскару. Лика, явно на бегу, крикнула, что едет. А Оскар выслушал меня молча, и ничего не ответил.
*
Позже выяснилось, что Оскар смог воспринять лишь первую часть моего сообщения. Слов: «Мамы больше нет» для него было более, чем достаточно. Остальное просто не могло иметь никакого значения. Поэтому Оскар сразу же отключился.
Это потом он станет бегать ежедневно в больницу, скандалить, требовать свиданий, и, в конце концов, добьется разрешения сидеть с сыном ежедневно часами, прижимая его к груди по методу «кенгуру». Будет ругаться с Марфой, требуя чтобы не ленилась, и сцеживалась побольше, а то ребенку там суют всякие мерзкие смеси, и ему от них плохо. Станет обсуждать с нами всякие мелкие и крупные победы – уменьшили режим ИВЛ, сняли совсем – задышал сам, отключили капельницу, убрали зонд – начал глотать, достали из инкубатора… Но пройдет еще много-много дней, пока мы все увидим Глебушку, нашего самого-самого младшего брата, не на экране мобильника, а воочию, и сможем, наконец, к нему прикоснуться.