Мы и еще две пары кружились на крошечном пятачке. От вина и усталости меня немного развезло. Было так уютно расслабиться в его привычных объятиях и, подчиняясь его движеньям, чувствовать, что он куда-то меня ведет, а от меня самой ничего не зависит…
– Ты дурочка, – прошептал он с упреком. – Мы потеряли целый год! Сама-то хоть иногда жалеешь?
– Иногда жалею, – послушно откликнулась я. – Но только иногда. И потом – уже все, проехали. Чего теперь вспоминать? Желаю тебе счастья. И Оле.
– Спасибо, – он чуть поморщился. – Настя я бы хотел, чтоб ты знала – для меня, все, что у нас с тобой было, ну… для меня все это тоже не просто так…. ну, то есть, я бы не хотел, чтобы ты думала…
– А чтобы ты хотел, чтоб я думала?
Он запнулся, подбирая слова, но тут, весьма кстати, затрезвонили из приемника, чтобы второе акушерское (представленное, в данном случае, в моем лице) шло скорей забирать свою роженицу. Новый год наступил, праздник кончился, всем было пора по своим местам.
*
– Ну как отдежурил?
– Роскошно! Два тазовых, потом мужика одного прокесарили – монитор у него какой-то стремный был, решили не рисковать, еще под утро кровотечение какое-то мерзопакостное у одной бабы – в общем, не скучно было! А ты не рановато сегодня? Случилось что?
– С поездом подфартило.
Складывая одежду в свой, самый дальний от входа локер, я слышу, как то и дело хлопает дверь, пропуская спешащий на работу народ, вздрагивают в воздухе клубы дыма, все в спешке раздеваются, пересмеиваются, перебрасываются словами.
– А мой-то, знаешь… (шепот, смешок) Насилу вырвалась!
– Да ты че? Грех-то какой! Перед самой сменой!
– Ну вот, если теперь что не так, сразу будем знать, кто виноват.
– Да ты что болтаешь, Дашка! Типун тебе на язык, прикуси три раза!
С утра в отделении вечно толчется масса народу: акушерки, процедурная сестра, детская, старшая, интерны, практиканты и ординаторы. С утра дядя Лева делает обход, а мы гуськом следуем за ним. Из палаты в палату, из бокса в бокс, каждый со своей ручкой и блокнотиком. Кто покруче – с планшетом, но я так не люблю. Планшет, на мой взгляд, плохо предсказуем, информация из него может в любое мгновенье исчезнуть. А в нашем случае это может привести к необратимым последствиям.
С утра проводятся плановые процедуры и операции. С утра готовятся выписки, принимаются на плановую госпитализацию пациентки. С утра читаются лекции, проводятся длинные собрания и короткие пятиминутки. Собираются консилиумы, ставятся зубодробительные и неудобопроизносимые диагнозы, выносятся заключения по поводу. Бесконечно распивается чай в сестринской – все время кто-то забегает, щелкает кнопкой, плещет кипяток в чашку с заваркой, и тут же зачастую отставляет стакан со свежезаваренным чаем в сторону – надо бежать, потом, потом, что-то еще до делать… Поэтому на столе всегда стынут три-четыре стакана – готовая декорация сцены безумного чаепития.
Часам к двум отделение постепенно стихает. Лишние удаляются, остается лишь необходимое для должного функционирования количество народа: две акушерки, детская сестра и дежурный врач. Иногда акушерка одна – вторая больна, и некем сегодня ее заменить. Иногда дежурный врач есть только в родблоке: «Ты позвони, если что, он спустится». Круглосуточный педиатр – вообще редкий, вымирающий вид. Он обитает в отделении детской интенсивной терапии, но иногда его и там не удается найти.
Иногда я одна на весь огромный этаж, и только где-то в самом конце слабо светится окошко детской палаты. Иногда мне кажется, что я осталась одна во всем мире.
Не считая, конечно, пациенток – беременных, рожениц и родильниц. Впрочем, по ночам они, как правило, спят. Если, конечно, не рожают. Да и потом – это же не они со мной. Это ж, наоборот, я с ними. Ну, в смысле, я ж за них отвечаю.
*
Кровь. Все время кровь. Потоки крови захлестывают колени, медленно с трудом, я иду по кровавой реке, против течения, и все время яркий свет в глаза, руки в подсыхающей крови, сухая корка брызг на лице, на носу, вокруг глаз, точно веснушки… Шум крови в ушах, металлический привкус во рту. Запах крови везде, на всем, к чему прикоснешься, на всем, что только есть на вокруг.
Столько крови не смыть, от нее уже не отчиститься никогда, она на одежде, на обуви, везде-везде. – темные, бурые пятна.
Нет смысла уже ни смывать, ни отстирывать, ведь все равно же завтра опять, и послезавтра, и вообще теперь всегда…
Алый отсвет на стенах туннеля, а впереди – розовый свет зари.