Было такое чувство, что бросить его здесь одного, вот так, вроде как предательство.
Однако и сделать вроде больше ничего нельзя, я свое уже сделала – приняла, принесла, положила, обогрела…
Возникла дикая мысль – а что если все-таки его за пазуху, и бегом с ним, домой, к мамке, уж мамка б моя наверняка что-нибудь придумала, она у меня такая… всем мамкам мамка!
Люда, сочувственно засопев, тронула меня за плечо.
– Ладно Настя, чего ты! Да ежели тут все так к сердцу брать, умом рехнуться можно… да ты чего, подруга, плакать собралась, что ли?!
Я самым что ни на есть позорным образом хлюпнула носом.
– А ну, сейчас же возьми себя в руки! У тебя почти вся ночь впереди, как ты работать будешь?! И вообще – мало ли еще что! Насть! Да может, он еще и выживет! Чем черт не шутит! Я тут, за столько-то лет, знаешь сколько чудес навидалась! Правда-правда! Рассказать кому – не поверишь! Раз случай был – труп в холодильнике оклемался и заорал! И вообще, Насть, мы с тобой давай сейчас – знаешь что? – мы его с тобой давай его сейчас окрестим.
– Чего?!
– А вот того! Надо ж, в конце концов чтоб все было по-людски! Чего ему, в самом деле нехристем-то помирать
Из крана над раковиной в углу детского бокса Люда набрала полную пригоршню воды и побрызгала ею на малыша и немного неуверенно, запинаясь, с чувством произнесла:
– Крещается во имя Отца и Сына и Духа Святого раб Б-жий Алексей! – и тут же, полуобернувшись ко мне выдохнула: – Ну как тебе, полегчало на душе? То-то!
– Люда… а почему вдруг Алексей?
– На Алексия, человека Б-жия, вчера день его был.
Люда у нас девушка серьезная, по выходным в церковь ходит.
Мы немного помолчали, действительно ощутив некое подобие умиротворения.
Ребенок спал. Не умирал, а нормально себе спал. Спокойно, просто, как все новорожденные.
Конечно, откуда ему было знать, что его не хотели, что его убивали…
– Уходить тебе отсюда надо, Настя, – с чувством произнесла Люда. – Ну, посуди сама, если ты так над каждым плодом убиваться будешь! Уходить. Ну, может, не из Института вообще, но уж с этажа нашего точно. Ты что ж думаешь, последняя это у тебя заливка? И что, ты их всех спасать собираешься? Может, еще и приют для бесхозных плодов где-нибудь тут, в закуточке организуешь? Нет уж, уходи, пока не поздно, от греха подальше – в послеродовое там, иль в патологию беременности. А то вообще – чем черт не шутит – переходи на пятый этаж, к мужикам! А что – ты молодая, красивая, образованная, на всяких языках иностранных чешешь, как на родном, там как раз такие нужны!
– Да ты что, Люда?! – я возмущенно оттерла снова набежавшие на глаза слезы. – Я же акушерка! Я же… роды хочу принимать!
– Эка загнула… Роды. Роды я понимаю. Но это ж в род. блоке. Туда разве пробьешься? А у нас-то – сама видишь. Обсервация. Если одни человеческие роды за сутки – уже, считай, праздник. Вот у меня тут пятеро сейчас спит, так и то из них один даун, а другой отказной. А так-то больше заливки блядские. Скажешь, нет?
Я промолчала.
*
Стремительно надвигалось утро. До пересменки предстояло провернуть столько дел, что ни на какие посторонние мысли и переживания времени просто не оставалось. Сделать уколы тем, кому назначено. Раздать всем градусники, потом отобрать и отметить температуру. Померить беременным давление. Взять, у кого надо, кровь, отнести в лабораторию. Сдать инструменты на стерилизацию, предварительно обеззаразив в дезрастворе и упаковав соответственно инструкции. Вымыть процедурку. Убраться на посту. В сестринской поставить чайник, чтоб был горячий к приходу смены. Умыться, причесаться и вообще привести себя в приличный вид, дабы выглядеть не хужее тех, кто пришел только что из дому.
В остававшиеся полминуты следовало наскоро обдумать, как я буду отчитываться за прошедшие сутки… Впереди маячили три утренние конференции, или, в просторечии «пятиминутки». На первой, своей, я рассказываю старшей акушерке и своей сегодняшней сменщице более-менее все как есть, и вместе мы договариваемся, что и как я буду говорить врачам отделения. На второй, общеотделенческой, врачи нашего отделения выслушивают мой отчет и все сообща решают, что и как говорить на третьей – общеинститутской.
В первое время я часто путалась и ошибалась, к общему ужасу выпаливая на общеинститутской «пятиминутке» как раз то, о чем следовало умолчать. Но это было давно. В конце концов, это не так уж и сложно – понять кому, что и как говорить.
Но вот в предбаннике глухо хлопает дверь, и раздаются деловитые шаги. Стало быть, появилась моя сегодняшняя сменщица Лизка. Она толстенькая, добродушная. Похожа на медвежонка – круглые щеки, маленькие, чуть припухшие глазки, пухлый рот бантиком. Вся такая уютная и домашняя. Мужики наши – что врачи, что ординаторы, вечно норовят зажать ее где-нибудь в уголке и потискать. Она при этом всегда так забавно попискивает – не поймешь, не то хихикает, не то вырывается.