– Постой-ка, Настя! А ну, поди сюда! Разговор к тебе есть.
У меня внутри все так и похолодело!
Вот ведь как иной раз опасно чего-то желать! Глазом моргнуть не успеешь, как все исполнится!
– Разговаривала мы тут вчера насчет тебя с главврачом. Появилося у нас с ним несколько новых соображений. Ой, да не бойся ты, не увольняют тебя, кому ты вообще нужна, прости Г-ди! Хотя, если на то пошло, успела ты наворотить дел, хоть и работаешь-то всего ничего. Вот ведь как бывает – другие десятками лет здесь служат, а про них никто и слова не скажет. А ты трех лет нету, как из училище к нам пришла, а уже у всех на слуху! И ведь со стороны посмотреть – девчушка как девчушка, соплей, можно сказать перешибешь, даром что длинная, как оглобля. Да ладно, не криви морду, я же это любя! Сядь-ка вот, чаю со мной выпей, – Старшая плеснула мне в чашку бурого кипятку. – Нет, справедливости ради, надо конечно сказать, что так-то ты девка, хорошая, аккуратная, и знания у тебя есть. И в род. зале неплохо справляешься, и травматизма у тебя вообще почти никакого. Но только, Настя, ты хочешь обижайся, хочешь не обижайся, а хватит уже с меня! Прости меня, конечно, – но на-до-е-ло! Знаешь, я ж в твои дежурства ночей не сплю. Все гадаю, что ты мне завтра подкинешь! То у тебя заливка воскресла, то двойня с кровотечением чуть коньки не отбросила, то из отделенья сбегают, то на кровати на четвереньках рожают, то вообще в сан. узле.…. Не думай, пожалуйста, что раз меня нет в отделении, так я уж и не знаю ничего – мне все-е рассказывают! Нет! Извини, голубушка, но так дальше продолжаться не может. А тут, кстати, и человек тебе на замену подвернулся – акушерочка одна из Молдавии. Только-только вид на жительство получила, нормальная, опытная, со стажем… Делать будет, все что положено, и я, наконец, посплю спокойно.. Да погоди ты расстраиваться, не на улицу ведь гоним. У Главного на тебя свой план есть. Вот он сам сейчас все расскажет.
*
Главврач у нас седой и усталый, и никакая бывшая военная выправка, никакая приобретенная за время американской стажировки голливудская улыбка не могут этой усталости скрыть. У него вечная складка между бровями, от которой он кажется суровее, чем на самом деле, и печальные глаза, почему-то кажущиеся мне смутно знакомыми. На институтских пятиминутках выступает он только по делу и редко. Там, где надо петь соловьем, вместо него обычно вступает зам. Говорят, наш Главный – хороший и знающий врач. Точнее был им, пока не сделался Главным.
До сих пор мы встречались с ним лишь однажды – почти три года назад, сразу как я пришла в Институт из училища. Он поздравил меня с поступлением на работу, и благословил на грядущие трудовые подвиги.
Не, ну с тех пор я его, конечно, тоже видела – издали, в коридоре там, или на трибуне в конференцзале, но только вряд ли про это можно сказать, что мы с ним встречались.
– Здравствуй, Настя, присаживайся, – сказал он, указывая рукой на стул, и я вдруг удивилась – почему это он говорит мне «ты». Не то чтоб мне это было важно, но просто с ним это как-то совсем не вязалось.
Аккуратно расправив юбку, я села на стул и выжидательно уставилась на него.
Он в ответ скорчил суровую мину, но не выдержал, фыркнул и отвернулся, скрывая усмешку. Чем-то я его очень забавляла. Ну, или, может не я, а сама ситуация.
– Ну что, Настя, жалуются на тебя.
– Роженицы?
– Нет, зачем роженицы? Персонал. Начальство твое непосредственное, в лице старшей акушерки отделения обсервации. Своевольничаешь ты много. Не слушаешь никого. Постановления Минздрава нарушаешь. Происшествий на твоих сменах много. Случайностей, непредвиденностей. Да ты и сама, небось, в курсе. – Он чуть помолчал, и неожиданно улыбнулся. Не по голливудски, а вполне так по человечески – глазами, губами, морщинками на лице. – А роженицы тебя, наоборот, хвалят. Письма вот благодарственные строчат.
И он потряс тоненькой стопочкой разрозненных, скрепленных скрепкой листочков.
– Это ведь, чтоб ты знала, редкость – акушерке – и персональную благодарность. Да еще и в письменном виде. Ценить надо!
Я ценю. Это верно – нас, роддомовских акушерок, и по именам-то часто не помнят. Нас едва замечают в пылу процесса. Врачей – да, им вся честь и слава. Мои роды принимал профессор такой-то, мои роды вел доцент кафедры имярек!
А то, что он по большей части в коридоре стоял, давая оттуда – безусловно, весьма ценные, кто ж спорит – руководящие указания, а рядом постоянно кто-то в халатике копошился, и в какой-то момент сказал: «Тужься! Сильней! А теперь не надо!» —кто ж это помнит, тем более, когда на руках уже кричит твой ребенок. Мало ли в роддоме всякого персонала. Всех не упомнишь, может, это медсестра была, а может, вообще, санитарка.