Монастырь начал строиться еще при Елизавете Петровне на месте принадлежавшего ей Смольного дворца и был открыт одновременно с Воспитательным обществом. Этой чисто символической ролью и ограничивалось значение монастыря для Воспитательного общества. В 1809 г. он был преобразован во Вдовий дом и окончательно упразднен в 1868 г. Женские училища, открывавшиеся с конца XVIII в. и постепенно образовавшие систему учебных заведений (они подчинялись канцелярии императрицы Марии Федоровны, а после ее смерти — IV отделению Собственной его императорского величества канцелярии), уже не имели никакой связи с монастырями, сохраняя при этом строжайшие традиции интерната образца Смольного монастыря, как в неофициальном обиходе обычно называли Воспитательное общество благородных девиц. Изменения, произошедшие в женских училищах при императрице Марии Фе-одоровне, когда стали принимать девочек более старшего возраста (девяти-десяти лет), а срок обучения был сокращен до шести лет (в Воспитательном обществе — до девяти), не коснулись основного принципа их внутреннего устройства. Изоляция от внешнего мира воспитанниц государственных женских училищ, которые обычно получали наименование «институтов», была значительно большей, чем это практиковалось в частных учебно-воспитательных заведениях закрытого типа (пансионах). Институтское затворничество смягчается лишь с 1860-х гг., когда стало дозволяться увольнение воспитанниц домой (сначала только на каникулы, а затем и в праздники), а в институтских классах начали появляться приходящие девицы. Однако до самого своего конца институты в основном сохраняли закрытый характер, резко отличаясь от открытых учебных заведений (какими были, например, женские гимназии).
Особые условия воспитания в женских институтах хотя и не создали «новую породу» светских женщин, но сформировали оригинальный женский тип. Об этом свидетельствует само слово «институтка». Его семантика не исчерпывалась обозначением воспитанницы женского института: слово «институтка» имело и более общий смысл (отсутствовавший у «гимназистки» или «курсистки»), означая любого человека «с чертами поведения и характером воспитанницы подобного заведения (восторженном, наивном, неопытном и т. п.)»[6] («Что ты такое, Анциферов, не поймешь, институтка какая-то, — говорил, например, один из одноклассников будущему историку и культурологу Н.П. Анциферову. — Пишешь об игре в какие-то куклы (т. е. рыцарей), ведешь дневник, записываешь про маменьку, ну, совсем институтка»[7]). Этот образ вошел в пословицу, породил множество анекдотов и отразился в художественной литературе. Обстоятельства, в которых выработался культурно-психологический тип «институтки», его основные особенности и отношение к нему общества заслуживают внимания и объяснения[8].
Изображая поступление в институт, мемуары и беллетристика XIX — начала XX в. живо передают потрясение, которое испытывали девочки, оказываясь в непривычной для себя обстановке. Из семьи они попадали в мир строго официальных отношений с институтским начальством и воспитательницами (классными дамами), утрачивая при этом имена, которые отныне заменялись их фамилиями: «тяжело было им из Ани, Сони и Маши стать сразу Ивановой, Петровой, Семеновой» и даже «номером двадцатым, тридцатым, сороковым»[9] — так метилось белье воспитанниц, и так же они иногда обозначали друг друга. Еще более болезненным было переодевание в одинаковое для всего «возраста» (класса) платье, что окончательно превращало девочек в лишенную всякой индивидуальности, однообразную массу воспитанниц казенного учебного заведения. Особенно трудно приходилось тем, кто поступал в институт позже своих сверстниц. Хотя прием новичка в женских институтах и не был столь суровым, как это делалось в мужских учебных заведениях, знакомство с обычаями зачастую неизвестного прежде коллективного быта производило весьма тяжелое впечатление: «…они все, все такие странные, — думает о воспитанницах перед сном “новенькая”, которая только что в умывальной была поражена тем, что они стояли совсем раздетыми и еще говорили при этом и смеялись, — и все так неприятно, неуютно»[10]. Это слишком отличалось от той жизни, которой жила воспитанница до своего поступления в институт.
«Перешагнув двери института, — вспоминала М.М. Воропанова, — мы должны были забыть нашу семью, родину, обстановку нашей прежней жизни, наши бывшие радости»[11]. Даже в тех институтах, где «семейные разговоры» и не вызывали гонений со стороны классных дам, они порой пресекались самими воспитанницами, среди которых «дразнить <…> чем-нибудь домашним, не подходящим под институтские обычаи и понятия, было дурной привычкой»[12]. Однако чаще всего эти разговоры исчерпывались сами собой: по мере того как забывалась прежняя жизнь, начинались «воспоминания не о доме, а о своих институтских же прошлогодних проказах и шалостях»[13]. Встречались, конечно, воспитанницы, которые никогда не забывали своего дома (вроде героини повести Н.Г. Помяловского «Молотов»), но в сознании большинства институток домашние воспоминания с течением времени вытеснялись реалиями окружающего мира. Эту подмену хорошо описал Антоний Погорельский, представляя читателям свою «монастырку»: «Смольный монастырь <…> сделался для нее как бы новою родиною, в которой сосредотачивались все ее мысли, желания и заботы. Вне монастырских стен одна только тетушка иногда занимала ее воображение, да и та представлялась ей совсем в ином виде, нежели какова была в самом деле. Все местные впечатления <…> давно уже исчезли из ее памяти и уступили место другим картинам, заимствовавшим краски свои от новых понятий, развившихся в ее уме. Тетушка, например, представлялась ей в образе одной инспектрисы, более других ею любимой, а двоюродных сестер она уподобляла тем из своих подружек, которые наиболее ей нравились»[14].
8
О литературной истории институток см.:
12
Записки институтки: Предание о Патриотическом институте с 1818 по 1834 г., из рукописей покойного В.И. Даля, доставленных по его распоряжению в редакцию // Семейные вечера (для старшего возраста). 1873. № 1. С. 49.