Читать онлайн "Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц" - Ржевская Глафира Ивановна - RuLit

Институт был царством порядка. Порядок начинался с наблюдения за опрятностью и аккуратностью воспитанниц, поддерживался строгим контролем за исполнением ими обычаев и правил институтской жизни и основывался на твердом распорядке дня. Все совершалось по звонку в одно и то же, строго определенное время. Лишь чрезвычайные обстоятельства (вроде приезда высочайших особ) могли нарушить однообразный строй институтских будней. Мало чем в этом отношении отличались от них и институтские «праздники»: воскресенья, когда устраивались свидания с родственниками, праздничные и летние «вакации» (каникулы), которые имели свой раз и навсегда определенный порядок проведения. Отступления от него были столь редкими, что воспитанницы запоминали их на всю жизнь (как, например, летняя прогулка в Таврический сад, которая для Е.М. Новоселовой стала одним из двух «событий» ее институтской жизни[25]). Монастырски правильный, размеренный быт оберегал институток от излишних волнений, но и придавал жизни в институте то «скучное однообразие», о котором прежде всего и вспоминали впоследствии многие его питомицы.

Эта «правильно установленная и до точности рассчитанная машина»[26] требовала от воспитанниц дисциплины и беспрекословного повиновения. Выше всего здесь ценилось полное подчинение правилам и обычаям институтской жизни, на что указывает само определение воспитанниц, отличавшихся послушанием и отменным поведением — «парфетки»/«парфетницы» (от фр. «parfaite» — совершенная). Всякое же нарушение порядка было отступлением от институтского «благонравия» и считалось «дурным поведением». Отсюда и институтский «термин» для шалуний и строптивиц — «мовешки» (от фр. mauvaise — дурная)[27]. С теми, кто совершил какой-либо проступок, особенно не церемонились: окрик, брань, наказание — таков был привычный арсенал средств и методов институтской педагогики. До рукоприкладства, а тем более до сечения воспитанниц, допущенного в женских институтах при Марии Феодоровне[28], дело все же доходило довольно редко. Однако и обычных наказаний, когда нарушительницу позорили перед всем институтом (снимая передник или заменяя его на особый, тиковый; одевая «постыдный капот»; переводя за черный стол в столовой, за которым обедали стоя, а не сидя; или вообще оставляя стоять посреди столовой во время обеда и т. д., и т. п.), вполне хватало для того, чтобы потрясти детскую психику, пристыдить и унизить провинившуюся воспитанницу. Жестокость в обращении с воспитанницами делала некоторые институты похожими на «исправительный приют для малолетних преступников»[29]. Если эти институтки и являлись исключением, то исключением, лишь подтверждавшим общее правило: апология «порядка» как основы, «души всего доброго, всего прекрасного»[30] приводила к тому, что «чинность, безгласие, наружная добропорядочность и повиновение во что бы то ни стало царили в институтах»[31].

Институтский «порядок» должен был обеспечить не только нравственное, но и физическое здоровье воспитанниц. Между тем далеко не все в нем являлось полезным и для их физического здоровья. Весьма неудобной и плохо приспособленной к условиям жизни была, например, одежда институток. Она не защищала от зимнего холода в спальне и в классах, о чем с ужасом вспоминали некоторые мемуаристки много лет спустя после окончания института: «Первое ее впечатление от Смольного — холод. Температура не выше плюс 16 градусов. Холодно везде: в спальнях, в классах, в столовой»[32]. Образ жизни институток вообще трудно назвать здоровым. В течение учебного года воспитанниц почти не выпускали из институтских помещений. Однако и летом, когда они целыми днями находились в институтском саду, им нередко запрещали бегать и играть в подвижные игры, что хоть в какой-то мере компенсировало бы отсутствие физических упражнений. Ведь единственным видом физических упражнений в женских институтах долгое время были танцы, которые императрица Мария Феодоровна считала «презервативом от всех господствующих болезней»[33] и ввела в повседневный обиход своих учреждений. Отсутствие физических упражнений так или иначе сказывалось на здоровье институток. Об этом свидетельствовал и их внешний облик: хрупкость и малокровие являются характерными особенностями образа институтки в русской литературе XIX — начала XX в.

Внешний облик воспитанниц обнаруживал и существенные недостатки институтского питания, которое не удовлетворяло потребностей «вечно голодных институток»[34]. В этих условиях важное значение имели дополнительные источники питания, вроде гостинцев от родственников или лакомств, которые покупались при помощи обслуживающего персонала в обход институтских правил. Однако далеко не все институтки могли таким образом увеличить свой рацион. Многим приходилось голодать, а часть воспитанниц становилась попрошайка-ми-«кусочницами» (от институтского названия гостинцев или лакомств — «кусочки»), что, конечно же, не способствовало их нравственному здоровью (как, впрочем, и частые ссоры по поводу еды: например, из-за «закорявочки» — нижней корки хлеба). Институтский рацион был мал, но и его качество зачастую оставляло желать лучшего. Можно представить, какой скверной едой кормили в Патриотическом институте, если его благонамеренные воспитанницы решились на открытый «бунт» против эконома, усмирять который приезжал сам Николай Павлович[35]. Серьезными недостатками институтского рациона являлись однообразие и отсутствие в его составе некоторых важных элементов. Именно потребность в них, а вовсе не «болезненное расположение организма» или же «извращенный вкус» воспитанниц[36], заставляла институток есть всякую «дрянь». «Эта еда изобретение чисто институтское. <…> Печатная бумага, глина, мел (его тоже толкли и нюхали как табак), уголь и в особенности грифель — все у нас поглощалось. От грифелей, длиною в четверть, к концу месяца после выдачи, часто не оставалось ничего. Лакомки крали у неевших и отламывали углы своих грифельных досок»[37]. Очень часто этот обычай институтской жизни связывался с желанием воспитанниц «казаться интересными»[38], с их стремлением приобрести «необходимые качества молодой девушки» — «бледность и эфирность»[39], с «институтской модой» на «интересную бледность»[40] и т. п. Однако, по объяснению С.Д. Хвощинской, «ели просто для еды, потому что находили вкусным; очень немногие с целью приобрести интересную бледность. Кокетство пришло к нам позднее, едва ли не перед выпуском, а есть мы принялись с первого дня. Страшно вспомнить, какие были между нами зеленые лица. Страшно вспомнить, как умерла одна — ее задушил грифель…»[41] Институтский обычай основывался на физиологических потребностях воспитанниц, но поддерживался и оправдывался усвоенным ими идеалом романтической «неземной красавицы». Малокровные, хрупкие, с тонкой талией, они приводили в восхищение людей 1840-х гг., но раздражали шестидесятников, которые видели в этих «эфирных созданиях» лишь жалких «бледненьких, тоненьких, дохленьких барышень, с синими жилками на лбу, с прозрачной матовой кожей на лице»[42].