Обстановка и порядки казенного «дома» порождали и соответствующую реакцию со стороны воспитанниц. Чем формальнее и суровее был его режим и тяжелее принуждение, тем большую неприязнь у институток вызывали обстоятельства их жизни. Она проявлялась в насмешливо-пренебрежительном отношении к институтским порядкам (ср. слой «сниженной» лексики и фразеологии в институтском «языке»: maman — «маманя» или «мамуха»[43]; приседать в реверансе — «обмакиваться» или «нырять»[44]; причесанные в строгом соответствии с институтскими правилами — «прилизанные, как коровы»[45] и т. п.). Очень были распространены «и насмешки над педагогами и воспитательницами»: «имена и фамилии классных дам перевертывались на все лады. Эпитеты сыпались, и vilaine было самое милостивое»[46]. Есть свидетельства о том, что сочинялись целые стихотворные «сатиры» и «пасквили», посвященные институтскому воспитанию[47]. Дело доходило до открытых «выходок» против классных дам и даже «издевательств» над ними. Во всяком случае, «надуть, обмануть, ловко провести классную даму, устроить ей какую-нибудь каверзу» часто «считалось настоящим геройством»[48]. Оппозиция обстановке и порядкам казенного «дома» создавала институтское «товарищество». Отношениям с начальством противопоставлялись отношения между самими воспитанницами, нормой которых были искренность и правдивость.
Описывая институтский обычай собираться вместе и пересчитывать «красивых и безобразных подруг», которым «тут же в лицо кричат <…>: Ты первая по красоте в нашем классе! Ты первая по уродству! Ты вторая по идиотству», Е.Н. Водовозова подчеркивает отсутствие «деликатности, бережного отношения к чувствам ближнего»[49]. Этого действительно не было, но было другое: институтки просто проявляли детскую прямоту и непосредственность в выражении своих чувств, за что их особенно ценили русские романтики 1820—1830-х гг. Так, Бестужев-Марлинский выставил институтку[50] образцом «высокой простоты и детской откровенности» в свете, а Софья Закревская в своем романе «Институтки» (Отечественные записки. 1841. № 12) противопоставила «детское простосердечие» главной героини лжи и лицемерию ее недоброжелателей, светских людей. В отношениях между самими институтками манерность и чопорность институтского этикета сменялись откровенностью и непосредственностью дружеского общения. Институтское воспитание учило «держать себя comme il faut» и вырабатывало известную «институтскую складку» поведения, тогда как эмоциональные контакты с другими воспитанницами культивировали иной образ действий и характер поступков. «Выправке» противостояло свободное проявление чувств. Это приводило к тому, что в определенных ситуациях окончившие институт «запуганные и грациозные создания» могли повести себя совершенно по-детски. Вспоминая о том, что произошло с ней, когда разговор с неизвестным молодым человеком перешел на «институтскую тему» и затронул любимые ее предметы («начала хлопать в ладоши, скакать, хохотать…»), мать Е.Н. Водовозовой называет это «глупым институтством»[51]. «Институтство» означало детскую непосредственность (как, впрочем, и детскую наивность) институток, господствовавшую в их общении между собой. Здесь они давали полную волю эмоциям, которые вынуждены были строго контролировать и аккуратно дозировать, подчиняясь институтской дисциплине и сохраняя наружную благопристойность в присутствии своих воспитательниц, когда даже «улыбаться нельзя»: «Один раз был случай, когда инспектриса встретилась с нашим классом и сделала замечание классной даме по поводу кого-то из девочек. А я улыбнулась так саркастически. Инспектриса это заметила, мне сбавили три балла за поведение в четверти»[52].
43
44
45
47
50
Ольга Стрелинская из его повести «Испытание» (см.: