Отметим и экспрессивность, эмоциональную насыщенность институтской речи. Она сразу же стала одной из отличительных особенностей образа институтки в русской литературе. Впервые изображенная на русской сцене «монастырка», героиня комедии Алексея Копиева «Обращенный мизантроп, или Лебедянская ярмонка» (1794), не только пишет, но и говорит «ни по-русски, ни по-французски»[53]: чуть ли не одними восклицаниями, то и дело «айкая», употребляя бессмысленные, хотя и весьма эмоциональные, гиперболы (например, «префатальной») и т. п. Междометие «ай» некогда было столь характерной приметой речи смолянок-«монастырок», что Василию Капнисту пришлось заменять его на «ах», когда цензура потребовала убрать из «Ябеды» все, что относилось к «монастырскому» прошлому героини комедии[54]. Впоследствии, правда, и «ах» стало отмечаться как «институтское» слово. Оно, конечно, не является изобретением самих институток (как, впрочем, и междометие «ай») — институтское словотворчество ограничивалось, судя по всему, лишь наименованием специфических явлений окружающей жизни («парфетки», «мовешки», «кофуль-ки» / «кофушки» — воспитанницы младшего «возраста» (класса), и «синявки» — классные дамы, названные так по цвету своих платьев и др.). Однако междометия употреблялись институтками гораздо чаще, чем это дозволялось светскими приличиями, что и предопределило их роль в институтском «словаре», который использовался в художественной литературе. Это же относится и к передаче институтской речи с помощью таких средств, как восклицательные предложения, словесные высказывания с определительными местоимениями «какой» (ср.: «какая она жантильная!») и «такой», которые выражают или усиливают эмоциональную оценку тех или иных человеческих качеств, словообразования, обозначающие высшую степень этих качеств («префатальной», «предобрый» и др.), и, наконец, слова, обладающие яркой эмоциональной окраской (вроде «институтского словечка» — «противный»).
Эмоция, лежавшая в основе институтской речи, отнюдь не исчерпывается одним лишь «восторгом». Восторженность, которая особенно проявлялась в редких ситуациях общения с внешним миром (когда многое поражало воображение институток своей необычностью — ср.: «от всего приходят в восторг: от кружева, от платья, от серег; даже просили показать ботинки»[55]) и часто действительно преобладавшая в настроении институток, вступавших в новую для себя взрослую жизнь (почему она прежде всего и бросалась в глаза окружающим, видевшим в ней специфическую особенность институтского характера), легко сменялась прямо противоположным ей состоянием раздражения и озлобленности. «Бранный» лексикон занимает видное место в институтском «языке». «Ангел», «божество» и «прелесть» перемежаются «дрянью», «ведьмой» и «уродом»; «божественный» и «обворожительный» уживаются с «гадким» и «противным»; за «обожать» следует «презирать» и т. д. Эмоциональная подоплека институтской речи по-детски проста и определенна: или восторг, или отвращение.