Умывшись, бежали причесываться перед небольшими складными зеркальцами, бывшими у большинства воспитанниц, так как казенных зеркал не было нигде, кроме парадной приемной maman. Для всех воспитанниц старших и средних классов полагалась одна и та же прическа: две косы, переплетенные на затылке наискосок и подколотые так низко, что спускались на шею и обрамляли переднюю часть лица ниже уха. Воспитанницы сами разнообразили прическу, взбивая более или менее волнисто и высоко волосы спереди и заплетая косы не в три пряди, а в четыре, шесть и более. Некоторые воспитанницы отличались большим искусством причесывать и плести замысловато косы. По правде сказать, просто заплетенные косы шли гораздо более к молоденьким лицам институток; но воспитанницы были уверены, что они много выигрывают от замысловатых причесок, и плели себе таким образом косы именно в те дни, когда должны были прийти их любимые учителя.
В младших классах носили волосы, остриженные по ухо и подобранные спереди под гребенку. Стричь волосы по ухо разрешалось и в старших классах, если волосы были так плохи, что не из чего было плести кос; в нашем классе были две стриженые.
В семь часов в верхнем коридоре раздавался звонок, а вслед за ним на пороге дортуара появлялась не вполне еще одетая дежурная классная дама и слышался грозный окрик по адресу спавших, которых тщетно пытались будить несколько раз подруги, успевшие уже затянуться более или менее туго в корсет и одеться в форменные коричневые платья. Необходимую принадлежность этих платьев составляли белые полотняные фартуки, пелерины и рукавчики, тщательно обрызганные и выкатанные накануне вечером самими воспитанницами в умывальной.
В восемь часов при третьем звонке появлялась в синем форменном платье классная дама и выстраивала нас в коридоре парами по росту. Если дежурство было немецкое, классная дама тщательно осматривала, не слишком ли взбиты волосы, не смяты ли рукавчики, фартуки и пелерины, не оторваны ли у кого сборки, тесемки, крючки и не подколото ли где булавками, затем вела нас в столовую, помещавшуюся в нижнем этаже и разделенную аркой на два отделения, для старших и младших классов.
Здесь мы выстраивались на молитву, а дежурная при maman, кокетливо шевеля голубым бантом на плече, шла докладывать maman, что воспитанницы собрались в столовой. Появлялась maman, становилась на своем месте. Очередная воспитанница старших классов выходила вперед и по молитвеннику громко читала утренние молитвы. <...>
По окончании молитвы воспитанницы оборачивались лицом к maman и приседали со словами: «Bonjour, maman», затем пробирались одна за другой в узком промежутке между столом и лавками и бесшумно опускали откидывавшуюся половину скамейки. Тем, у которых скамейка падала вдруг, со стуком, классная дама громко делала строгий выговор, а иногда сбавляла и балл за поведение. С непривычки я вначале попадалась несколько раз со скамейкой.
Перед каждым прибором стояла белая довольно большая кружка с блюдечком и лежали три куска сахару и половина французской булки. Девушка приносила кипяток и чай, а одна из воспитанниц, сидящих посредине, разливала чай по кружкам. Чай пили жиденький и вприкуску, а кипятку давали сколько хотели, поэтому любительницы чая, которых было большинство, пили кружки по три. Позже, к великому огорчению воспитанниц, сахар заменили песком, насыпанным в кружки; это лишило нас возможности пить более одной кружки, не говоря уже о том, что не всем нравился сладкий чай <...>.
После чая нас разводили по классам, где мы немедленно принимались за повторение уроков. Немногие повторяли их молча, большинство, заткнув уши руками, повторяли их вслух; одни сидели на своих местах, другие <...> ходили из угла в угол по классу, уткнувшись в раскрытую книгу и поминутно на что-нибудь натыкаясь. <...> В классной комнате стоял гул от голосов.
Занятия начинались в девять часов и продолжались до двенадцати, когда нас вели завтракать, затем возобновлялись от часу до четырех. Каждый урок продолжался по часу.
В четыре часа нас опять выстраивали парами и вели обедать. Пока певчие пели «Отче наш», мы стояли, каждая на своем месте, в узком промежутке между столами и лавками. В продолжение всего обеда присутствовала в столовой maman, прохаживаясь взад и вперед по зале и разговаривая то с той, то с другой классной дамой. По лицу maman, серьезному и суровому или ясному и довольному, всегда легко было узнать, хорошие или дурные сведения сообщали ей о нас классные дамы. Иногда maman мимоходом делала кому-нибудь из воспитанниц коротенькое замечание по поводу манеры сидеть; проходя мимо нашего стола, она нередко постукивала легонько мне пальцами в спину, потому что я имела привычку сутулиться. Первое время и классные дамы постоянно постукивали мне в спину за обедом и чаем.
Обед состоял из трех блюд: горячего, жареного и пирожного. Некоторые находили его не только плохим, но и отвратительным и нередко отказывались от того или иного блюда, уступая свою долю менее требовательным подругам, но на самом деле тут была немалая доля преувеличения: провизия была свежая и обед приготовлен достаточно хорошо и чисто, и в недовольстве воспитанниц обедом, несомненно, играла немалую роль традиционная привычка пренебрегать казенщиной. Но обед был голоден: мы были во цвете лет и обладали прекрасным аппетитом, а порции были малы, и сплошь и рядом мы выходили из-за стола если не голодными, то, во всяком случае, с большим желанием съесть еще хороший кусок мяса и другую порцию пирожного.
Дочери более богатых родителей, имевшие постоянно при себе некоторую сумму денег (по правилу деньги отдавались на сохранение классной даме, но некоторую сумму воспитанницы всегда оставляли при себе), восполняли недостаток казенного питания, добывая себе при посредстве девушки молока и черного хлеба или покупая в образцовой кухне румяные горячие булки, смазанные в середине сливочным маслом. За известную плату они пили также два раза в день чай с булками и вареньем в комнате у классной дамы. Тем воспитанницам, семьи которых жили в Москве, родные приносили каждое воскресенье булок, закусок и гостинцев, а на Масленице даже икры, сметаны и блинов; всем этим они щедро делились с наиболее близкими подругами.
Те же, у которых, как и у меня, не было близко родных и не было денег, голодали ужасно. Случалось, что после обеда мы забирались украдкой в чердачное помещение нашей дортуарной няньки и с жадностью поедали у нее черствые куски черного хлеба и холодные застывшие картошки, обжаренные на сале. Голод особенно мучил меня первое время;
позже, привыкнув к институтскому воздержному режиму, я уже почти не чувствовала его.
После обеда нас приводили в класс. Немногие принимались тотчас же готовить уроки на завтра, большинство отправлялось в коридор, наполненный прогуливающимися парами. Когда после прогулки воспитанницы собирались в классы для приготовления уроков, большая часть классных дам расходилась по своим комнатам пить чай. В маленьких классах их заменяли постоянно состоявшие при них и во всем им помогавшие пепиньерки; надзор же над старшими поручался какой-нибудь дружественной даме других классов и выражался в том, что она садилась с работою в коридоре у дверей своего отворенного класса и следила за открытыми дверями вверенных ее надзору классов.