В продолжение ста лет воспитывалось и выпущено из стен института несколько тысяч юных существ в бурное житейское море. В прежние годы, а быть может, и теперь, покидая этот мирный приют, ни одна из нас не знала, что такое жизнь и что она даст - радость или горе? А каждая мечтала, сидя на классной скамейке, только об удовольствиях, радостях и развлечениях ― не ожидая, что в жизни чаще встречаются горе и неудачи.
Теперь институтки имеют возможность ближе знакомиться с жизнью, проводя каникулы и праздники в родной семье, а в то время, о котором я, старая институтка, вспоминаю, мы были совершенно отчуждены от родных; хорошо еще, если родители или близкие родственники жили в Петербурге, могли раз в неделю навещать девочку; а бывало и так: родители привезут 8—9-летнюю дочь, и уезжают обратно к себе за тысячу или более верст (тогда еще железных дорог не было, существовала одна Царскосельская), и только по окончании шести лет являются взять из института уже взрослую девушку. При мне были такие случаи, что ни дочь, ни мать с отцом не узнавали друг друга.
Девочки не развлекались вне института, учились, занимались науками, искусствами, жили замкнутой институтской жизнью, не ведая, что творится за его стенами, чем и как живет родная семья — это представлялось узнать только по выходе. Вот и говорили, что тогдашняя институтка — не хозяйка, не сведущая в практической жизни, только куколка, хорошо танцующая, прекрасно знающая музыку, пение, рукоделие и болтающая по-французски. Что делать? Таков был режим тогдашнего воспитания в закрытых заведениях. Одаренные от природы сметливостью и умением применяться к жизни, мы легко пополняли этот недостаток воспитания и делались прекрасными женами, матерями и хозяйками.
Нам внушали быть кроткими, правдивыми, невзыскательными в семейной жизни: довольствоваться тем, что Господь пошлет, и если не все усваивали эти правила, то лишь по пословице: «В семье не без урода!»
То, что не отпускали нас из института ни при каких семейных обстоятельствах, я, пишущая эти воспоминания, испытала на себе: за четыре месяца до выпуска я имела несчастье потерять отца, жившего в окрестностях Петербурга, и меня не отпустили отдать последний долг горячо любимому отцу, обнять, утешить больную, сраженную горем мать! Вот как строго относились к правилу не выпускать ни на шаг из института!
Прошло уже 60 лет, как я в первый раз переступила институтский порог, но до сей поры помню тот день, когда отец с матерью привезли меня в это заведение. Это было 16 августа 1838 года. День был великолепный, солнышко радостно освещало высокие здания Петербурга и стены института — только приемная комната начальницы, помещавшаяся внизу, направо от швейцарской, смотрела как-то угрюмо и неприветливо; в ней было не так светло, потому что окна выходили на подъезд, над которым по сие время красуется огромный балкон, поддерживаемый колоннами. Будто сейчас вижу, как начальница института m-me Кремпин, худенькая старушка, вышла к нам из своих комнат, любезно поздоровалась с папой и мамой и, потрепав меня по щеке, сказала, обращаясь к родителям:
― Привезли вашу дочь? Очень рада... Вам будет здесь хорошо, mon enfant, — обратилась она ко мне, — много подруг; учитесь, будьте прилежны, ведите себя хорошо, и вас все полюбят. А теперь не скучайте, надо проститься с папой и мамой, — и, повернувшись к пепиньерке[27], приказала ей отвести меня в класс.
Пока говорила начальница, сердце у меня так и замирало и слезы были готовы брызнуть из глаз, но я их глотала, а когда она вышла из комнаты и пепиньерка подошла ко мне, чтобы разлучить с родителями, тут уж я не выдержала и, горько рыдая, бросилась им на шею. Долго ли я плакала на плече матери — я не помню! Не помню, как и простилась с ними!
Дав мне вдоволь выплакаться, добрая m-me Кот... взяла меня за руку и повела в класс — длинную, большую комнату в нижнем этаже. Здесь стояли скамейки с пюпитрами одна задругой, в два ряда, с широким проходом между ними; против — черная классная доска, столик возле нее для учителя и большой стол у первой скамейки для классной дамы, а далее — столик со стулом для пепиньерки. Слезы еще туманили мои глаза, и я едва различала девиц, сидевших за пюпитрами. Время было между уроками, так что можно было болтать между собою.
― Mesdames, новенькая! новенькая! — слышу я со всех сторон. — Какая маленькая, некрасивая! дурнышка!!
― Нет, ничего; хорошо одета! Какая нарядная... comme il faut![28] — доносится до моего слуха.
27
Пепиньерка — воспитанница закрытого женского учебного заведения, окончившая его и готовящаяся к педагогической карьере.