– Сейчас он очень походит на своего отца, мне очень не хотелось бы, чтобы он пошел по его пути.
«По его пути...» – я понимаю, о чем она. О суициде, который совершил его отец, когда нам было по тринадцать. С того момента мне всегда казалось, что тринадцать и вправду несчастливое число.
Подошла официантка и поставила небольшие чашки чая вместе с маленькой баночкой меда.
– Вольф не совершит подобного.
На самом деле я не уверена в своей правоте.
Знаю, что не совершил бы тот шалопай, которого я знала, но этот новый Вольф?
Анни улыбается, но у нее грустные глаза, мне это совершенно не нравится. Так она смотрит, если хочет выпить.
Вольф живет в моих самых ранних воспоминаниях, тогда он был мальчиком с золотисто-коричневыми волосами, мягкими руками и умными и серьезными глазами. Он возникал как будто из-под земли – такое у меня сложилось о нем детское впечатление. Он был грязный и… одичавший, как маленький бездомный зверек, которого мне удалось приручить.
Его внимание и дружба вызывали во мне такие же чувства, как если бы мне доверилось некое дикое создание – как будто ты избранный. Я до сих пор не могу понять его полностью, но знаю, что он никому не доверяет. Теперь и мне.
Я была той, которая знала его ещё как Вольфи. Ещё он был Вольфгантом (спасибо Анни), в детстве это имя мне казалось дурацким для ребенка.
Даже было время (мне было пять), когда я думала, что мы с ним будем вместе, поженимся, и у нас родятся такие же красивые детки, с золотистой кожей.
Больше я так не думаю, разумеется.
Я перестала верить в счастье очень давно.
Еду принесли быстрее, чем я ожидала и, когда официантка исчезла, Анника улыбнулась и задала вопрос:
– Ты будешь молиться со мной?
Я замерла.
Ходят слухи, что Анни ударилась в веру. Поговаривают, что это произошло после курсов анонимных алкоголиков, которые, видимо, были частью ее программы реабилитации, в которую я мало верю.
Она наклонила голову и закрыла глаза, я сделала то же самое, но чувствую себя обманщицей. Она протянула руку к моей руке, и я дала ей ладонь, не зная, что делать.
В Садхане в нас воспитывали духовность, но не такую. Не ту, что я видела в фильмах. В нашей деревне всё по-другому. Философия Махеша основана принципах йогов с примесью буддизма. Главным Богом является наша Земля, призвание к миру – единственная молитва.
Она произносит вслух слова, которые я не могу даже повторить, потому что их не знаю. Моя любимая Анни всегда была близка к краю, та, что освещала мою жизнь как звезда, неужели она стала фанатичной сторонницей такой религии? Когда она сказала «Аминь», я повторила, хотя понятия не имела, что это значит.
Когда я проснулась в новой спальне после первой ночи в доме бабушки и дедушки, я удивилась тишине вокруг. Я заснула с наушниками, включёнными на полную громкость, чтобы не слышать ругань родителей, но, видимо, во сне я выдернула их из ушей, так как сейчас я не слышу ничего. Мои родители – жаворонки, поэтому с первыми лучами солнца у нас в доме всё оживает. Мама готовит завтрак, убирает посуду, подметает полы. Папа, если он к тому времени ещё дома, обычно забивает гвозди, строит, ремонтирует что-либо. Поэтому это молчание заставляет меня похолодеть, несмотря на то, что в комнате очень тепло.
Попробуйте представить, что дерево способно любить.
Я не говорю, что будет легко представить себе мир, как его видит дерево. Наверное, Вы вообще считаете, что дерево его никак не видит, но это не так.
Это мне сказал Махеш, когда мне было двенадцать лет, и я строил свой первый домик. Я только узнал о важности коры для дерева и волновался по поводу её повреждения при работе с ней. Он помог мне узнать, как следует заботиться о дереве, что для него полезно, а что – нет. И это не так, как описывают в дурацких детских книгах, где «Щедрое Дерево» всё отдаёт человеку, а он всё берёт и берёт.
Я говорю об уважительных и взаимовыгодных отношениях, в которых дерево почитают за его красоту, силу и изящество.
А сейчас меня беспокоит, что если шум от забивания гвоздей услышат новоприбывшие соседи и решат, что мой домик строится на их дереве. Мое вторжение не было преднамеренным. Я выбрал это дерево раньше, чем они приехали. Я долго выбирал крепкий ствол, которому не в тягость будет поддерживать дом. С этого дерева легко проглядывается восточная часть леса. То, что мое строительство развернулось на чужой территории, я заметил почти что в конце, как оказалось, разделы старой колючей проволоки всё еще были расположены вдоль границы участка, но, так как большая часть этого забора исчезла, сейчас сложно сказать, где проходит граница. Даже когда я осознал свою ошибку, стало понятно, что выгонять меня пока отсюда не собираются. Пришлось заканчивать дом, оглядываясь через плечо, думая о том, как бы кто меня здесь не заметил. План, конечно, как из «О мышах и людях», но деревья не строят глупых планов и вообще их не строят.