– Можно мне сказать, что я думаю?
Она смотрит на меня с полуулыбкой.
– Ты расскажешь, хочу я того или нет.
Она смеётся.
– Ты слишком хорошо меня знаешь.
Я пожимаю плечами.
– Я тебя слушаю.
– Я подозреваю, что ты не сможешь быть по-настоящему счастлив, пока не помиришься с Анникой.
Во рту застывает что-то похожее на смех.
– Помириться?
Она откидывается в кресле и изучающе на меня смотрит.
– Чем это должно быть, по-твоему?
– Не знаю.
– Подумай об этом.
– Я не хочу об этом думать.
– Ничего не получится, если ты будешь так сопротивляться, – говорит она своим лучшим успокаивающим голосом врача.
– Я не хочу проходить терапию.
– Прости, – извиняется Хелен. – Я должна была тебя спросить.
– Может быть. Но я знал, что отказался бы, если бы ты спросила.
Она улыбается.
– Ты такой же сообразительный, насколько красивый.
Мы сидим в тишине несколько долгих секунд.
– Я не верю ей, – наконец говорю я, слова безудержно вырываются из меня на этот раз.
– Чему именно?
– Тому, что она трезва. Всё ещё трезва.
Она кивает.
– Она должна снова заслужить твоё доверие.
«Сомневаюсь, что это возможно», – хочу сказать я, но молчу. Вместо этого я просто смотрю на свои ноги, покрытые коричневой пылью, в резиновых шлёпанцах. У меня мамины пальцы, квадратные, каждый чуть короче предыдущего. Это одна из тех вещей, в которых мы похожи.
Я никогда не пил ничего крепче пива, никогда не прикасался к тяжёлым наркотикам, временами я курил травку, но мне никогда это не нравилось, и я завязал с этим несколько лет назад, пытаясь не стать похожим на маму.
– Я позвала себя сюда не для того, чтобы задавать неудобные вопросы, уверяю.
– Тогда зачем?
– Я просто хотела поговорить, по-дружески.
Когда она говорит это, она наклоняется вперёд, протягивает руку, кладёт её на моё предплечье и слегка сжимает, глазами показывая, что не шутит.
– Тогда, как друг, ты поймёшь, почему я не собираюсь присоединяться к фанатам Анники.
Она поджимает губы и выглядит так, будто собирается что-то сказать, но не произносит ни слова.
– Не волнуйся за меня, – говорю я.
– Могу я дать тебе совет?
– Конечно.
– Теперь, когда твоя мама вернулась, дай ей подняться или упасть без твоей помощи, хорошо? Просто будь готов принять изменения, но знай, что тебе не надо контролировать результат.
Тут она меня поймала. Я смотрю в её бледно-голубые глаза и знаю, что она видит мой страх – страх снова войти в жизнь мамы и застрять в этой яме с зыбучими песками.
– Ладно, – говорю я и встаю, собираясь уходить.
Мы обнимаемся, прощаемся, и я иду обратно по коридору во двор, где всё освещено ярким солнечным светом.
«Дай ей подняться или упасть самой», – думаю я.
Я могу.
Я могу сопротивляться тому, чтобы попробовать спасти её от самой себя.
По крайней мере, я надеюсь, что могу.
Эта девушка, возникшая в моей жизни внезапно, как сорняк, как загадочный незнакомый цветок – к счастью, отвлекает меня от мамы. Хотя я не хочу иметь ничего общего с этим миром, я также не могу сопротивляться её притяжению. У меня есть что-то вроде плана, в котором нет девушки Николь, которая охотится на животных в лесу, тем не менее, кажется, она чувствует себя в моей душе как дома.
И она заставляет меня задуматься о будущем. Завершение этапа «одиночества в домике на дереве по Торо», потом университет, потом что? Будет ли потом бегство? Будет ли у меня какой-то план? Остался всего год, и я чувствую силу, растущую в моём теле, желание заблудиться в мире, как можно дальше отсюда, сбежать от всего, что составляло мою жизнь раньше: от мамы, деревни, папы, друзей.
Уверен, в мире миллион вещей, которым я не могу научиться здесь, в крошечном мире деревни.
В этом я отличаюсь от своего идола Торо. Но всё же, его лесной дом не висел на краю пропасти, которая угрожает поглотить всю его жизнь.
Может быть, тяга к Николь возникла из-за её потусторонности, её непохожести на всё, что я когда-либо знал. Она с другой планеты, и поэтому, наверно, я приношу дары к её дому.
Символы мира и доброй воли от моей планеты для её родины.
Если я не протяну руку и не заговорю первым, она может уничтожить меня своей необычной красотой.
Я еду на велосипеде по грунтовой тропинке, взбираюсь на холм к старому фермерскому дому. Снаружи никого не видно. Ни машины, ни грузовика, которые приехали в первый день, всё ещё нигде нет, на мгновение я думаю, что мне надо было приехать позже. Но пока что, в девять утра, не так жарко. Позже дорога будет невыносимой. Так что, я прислоняю велосипед к стене сарая и иду по тропинке к дому.