– Не всё так просто, – говорю я.
– Так какая твоя мама? – спрашивает меня Николь, и я пытаюсь подобрать слова.
Пропащая, разбитая, непостижимая для других, но я понимаю, что это не вся правда.
Она ещё харизматичная и притягательная, и множество людей не смогло перед ней устоять.
– У неё зависимость, – говорю я. – Ты когда-нибудь видела зависимых людей?
Я знаю ответ ещё до того, как она мотает головой. Конечно, не видела. Её тщательно распланированная и воплощённая жизнь до сих пор содержала только те элементы, которые её отец считает подходящими, судя по тому, что я о ней знаю.
Я пытаюсь представить детство в армии, с военачальником вместо отца, но это так не похоже на мою жизнь, что я могу думать только стереотипами. А Николь – не стереотип.
– Она принимает наркотики? – спрашивает она.
– Иногда. Ещё она выпивает. Сейчас она трезвая, но это никогда не длится долго.
– Звучит печально.
Её левый глаз скрыт за прядью волос, и я борюсь с искушением отбросить волосы с лица. Возможно, она специально её так сделала. Может быть, с ней, Николь чувствует себя защищённой. Я знаю, как необходимо это чувство.
Вообще-то я не хочу говорить об Аннике. Сегодня ночью надо веселиться, так что я улыбаюсь и пожимаю плечами.
– Эй, родителей не выбирают. Что же тут поделать, верно?
Она улыбается:
– Верно.
– Ты когда-нибудь танцевала в кругу под бой барабанов?
– Нет.
– Ты знаешь, как крутить обруч?
Она хмурится.
– Хм, вроде как.
– Тогда пойдем, покрутим немного обруч, – говорю я и начинаю спускаться по лестнице, прежде чем она находится с ответом. Я знаю, что это беспроигрышный способ помочь человеку расслабиться на таких деревенских вечеринках.
Рядом с костром мы замечаем сестру Николь, которая смеётся и танцует в компании детей, с которыми я вырос, и я облегчённо вздыхаю – по крайней мере, она не в каком-то тёмном углу, прижатая каким-то чуваком. Я отыскиваю два обруча, а в стороне уже собралась группа, проделывающая забавные трюки, и мы тоже отходим к краю.
Я бросаю взгляд на Николь, а она старается не смеяться. Это одно из тех трогательно нелепых мгновений, которые почти никогда не случаются, – те мгновения, когда ты знаешь, что прямо здесь и прямо сейчас, по меньшей мере, всё в порядке.
Больше, чем в порядке. Всё замечательно.
Радость после первой в жизни настоящей вечеринки омрачает чувство вины. Но вернувшись за полночь домой незаметно, я совершенно успокаиваюсь. Иззи бóльшую часть ночи провела, приклеившись к парню по имени Кива. Она танцевала, сражая страстью. Половину ее движений я совершенно не знала, а вторую – не решилась бы повторить. Всё же я никогда не выпускала её из виду больше, чем на полчаса, а она на удивление спокойно восприняла мою просьбу вернуться домой, когда около двух часов ночи вечеринка, наконец, стала сворачиваться.
Она согласилась пройтись пешком по ночному городу, а утром проснулась веселой и бодрой и даже предложила помочь мне с уборкой.
Да и сама я чувствовала себя лучше, чем обычно. Я не знаю, как относиться к Вольфу и его странной жизни, но симпатия и сильнейшее взаимное влечение заставляют разум отступить. Пытаюсь представить, что сказал бы отец, если бы увидел, как Вольф забирает меня на свидание? Это слишком много даже для фантазии. А что, если бы он представился просто другом? Папа прогнал бы его со словами, что мне нельзя находиться в обществе дегенератов.
И это в лучшем случае!
От мысли о столкновении двух столь разных миров у меня болит живот, и я надеюсь, что папа не вернётся в ближайшее время. Вот только, конечно, как долго мы можем протянуть здесь без воды, кондиционера, почти без денег, без машины?
Не так уж долго.
Я иду по шоссе проверить почту, про которую я совершенно забыла в последние несколько дней. Но часть меня хочет пойти ещё дальше, прямо к домику Вольфа на дереве и посмотреть, там ли он. Но я не решилась.
Открывая старый проржавевший почтовый ящик, я ожидаю найти счета на адрес дедушки, макулатуру и рекламные листовки, приходящие каждый день. Но на самой вершине стопки лежит какой-то конверт, поперёк лицевой стороны синими чернилами выведен знакомым аккуратным почерком адрес. Я беру конверт и осматриваю, мгновенно узнав мамин почерк.
На лицевой стороне нет обратного адреса, проверяю другую сторону, но не вижу его даже на обороте. Самое обычное письмо, на нём печать с американским гербом, почтовый штамп с датой наверху и надпись «Барстоу, Калифорния» над датой.