— Вы не видели меня в действии. Когда надо быть стервой, я стерва, и это единственное мое развлечение, с тех пор как меня так безобразно разнесло. А вам мой скромный материнский совет. Будьте со мной начистоту, и я за вас повоюю там, где вы сами не сможете. Раз в сто лет мне попадается талант, который заслуживает уважения. В данном случае это вы. Это не лесть. Мне незачем вам льстить. Ни мне, ни другим, хотя другие будут этим заниматься. По вашей пьесе и по тому, что я о вас знаю, мне кажется, вы не падки на лесть. Сами себе вы не льстите, и, следовательно, вас на лесть не возьмешь. Это редкость среди писателей, особенно среди драматургов. В театральном мире столько всякой дряни, что и у писателей голова идет кругом. Кабы я знала, как этого избежать, я бы вас научила. Но может, вы и без моих уроков обойдетесь. Вы милый, Янк, таким и оставайтесь.
— Я милый?
— Не сю-сю-сю-милый. Боже избави! А знаете, кто был милейшим человеком из всех, кого я знала на театре? Юджин О'Нил. По его пьесам этого тоже не скажешь, но он был прелесть. Не пытайтесь стать вторым О'Нилом. Да нет, знаю, это на вас не похоже. Таких, как вы, мало, и я дам в морду любой сволочи, которая станет переделывать вас. Мужчине или женщине. Будь я лет на двадцать моложе, вам бы несдобровать, но куда их денешь эти двадцать лет? Со своей премьершей вы, кажется, еще не познакомились?
— Еще не познакомился, — сказал Янк Лукас.
— Интересно, очень интересно. Как-то она все сыграет?
— Разве это не зависит главным образом от режиссера?
— Я не о вашей пьесе, а о той, которую она разыграет с вами.
— По-моему, мистер Пэйн связал ее по рукам и ногам.
— Все так считают. Все, кроме меня. Знаете, как говорится? Рыбак рыбака видит издалека. Поэтому я, вероятно, единственный человек на театре — мужчина, женщина или ребенок, — который понимает Зену Голлом. Она — это я двадцать лет назад. Она еврейка, я ирландка, она актриса, а мне хотелось быть писательницей. Но она — это я. Я ее понимаю. В ее возрасте у меня даже фигура была точно такая же и был молодчик, которому я позволяла вертеть собой, как она позволяет Бэрри Пэйну. Он был литератор, поэт — ни больше ни меньше. Заработать на мне он не старался. Но я должна была в любой час дня и ночи быть под рукой. Для постельных и для не постельных дел. Иной раз только для постельных, а потом он меня бил. А то просто ему хотелось поговорить, а говорить он мог часами. Но случалось, недели две-три подряд о нем ни слуху ни духу, и я начинала терзаться — что с ним?
— И вы никогда не старались понять, чем он вас держит?
— Поняла со временем. Он в этом не признавался, а мне самой ничего такого и в голову не приходило, но я была нужна ему. Вот и все. Груди были у женщин за миллионы лет до того, как люди услыхали про любовь, и, несмотря на уловки фифочек в свитерах, первичное назначение грудей — кормить молоком. И не обязательно своего ребенка. Вы родом из маленького городка. Должны знать, как корова мычит и стонет, когда ее нужно подоить. Но я тоже была нужна этому сукину сыну.
— И он вас доил, Пегги?
— Да. Но хватит об этом, не то я потеряю чувство собственного достоинства. Секса у нас было предостаточно. Но о любви упоминалось, только когда он читал мне свои стихи. Для женщины любовь ничто в сравнении с тем, что в ней кто-то нуждается. Этот человек командовал мною просто потому, что он был единственным существом в мире, кроме моей матери, кто не мог обойтись без меня. И так получилось, что два года с лишним я сама не могла без него обойтись. У меня были и другие мужчины, но стоило ему свистнуть, и я мчалась на его свист. Вызволяла его из больницы, брала на поруки до суда, меняла ему простыни, заставляла принять ванну. И ложилась с ним в постель, как только он был способен на это.
— А потом настал день, когда…
— Потом настал день, когда я забеспокоилась, потому что недели две не было от него ни слуху ни духу. Телефона ему не ставили. Телефонная компания учла свой горький опыт с этим абонентом. Пришлось мне пойти к нему на авеню Б. Прихожу, а он сидит у себя в Комнате, в своем старом кресле, мертвый, и смрад — не продохнешь. В те годы была такая штука, называлась «дымок». Подогревали баллон «Стерно», выделяли из него алкоголь, пропускали через марлю и пили.
— Да, про «дымок» я слышал, — сказал Янк Лукас.
— Он тоже про него слыхал, но техники этого дела не постиг. Съездил бы в Бауэри, ему бы там показали, как это делается, но он же был умнее всех и никогда ни у кого ничего не спрашивал. Эта черта характера да еще тяга к независимости стоили ему жизни. Он и меня-то бил, чтобы доказать, что не нуждается во мне. Но если бы он послал за мной, я бы привезла ему бутылку джина. Так у нас было заведено.
— Между ним и Бэрри Пэйном не так уж много сходства. Как вы считаете?
— Да, но между мной и Зеной Голлом сходство есть. Я не думаю, чтобы она пришла однажды домой и застала Бэрри Пэйна мертвым в кресле. Но Бэрри Пэйн придет однажды домой и Зены Голлом дома не застанет.
— Значит, кому-то другому она понадобится больше, чем ему?
— Может быть, может быть. Но скорее всего потому, что он внушит ей: я в тебе не нуждаюсь. Как это все произойдет, я не знаю, но ведь она крупная звезда. У меня была только мать, а у Зены Голлом есть зрители. Им она тоже нужна. Бэрри Пэйн слишком уж опекает свою собственность, мисс Голлом, и ухитряется стать между ней и публикой. Да, эта мартышка образованием не блещет, даже в школе не доучилась, и Пэйн лишает ее удовольствий, которые она вправе получать от жизни. Когда-нибудь она призадумается, эта Зена, и пошлет его к такой-то матери. Ее вечно под замком не удержишь. Она имеет право наслаждаться жизнью, а он лишает ее этого. Каждый человек имеет такое право. Мне она не нравится. И плевала я, что с ней будет, когда ваша пьеса сойдет со сцены. Но я жалею тех, кто не получает от жизни всего, что она может дать. Особенно молодых жалко. Вот я оглядываю свою контору. Здесь, в этом помещении, я провела большую часть жизни за последние пятнадцать лет. У меня прекрасная квартира на Пятьдесят второй улице, недалеко от Ист-Ривер. Дом кооперативный. В квартире столько красивых вещей, прислуга-негритянка ведет хозяйство. Делает всю уборку, готовит, когда нужно. Раз в год я устраиваю прием. Гости — знаменитости. Отхватываю себе роскошное платье у Бергдорфа или у Хэтти. Шампанское. Черная икра. Кто-то даже назвал эти мои приемы «тайной жизнью Пегги Макинерни», как будто я всегда так живу. Нет, живу я не так. Пять раз в неделю я приезжаю сюда к половине десятого утра и зачастую торчу здесь до восьми часов вечера — веду телефонные разговоры с Калифорнией. Можно бы говорить с ними и из дому, но, если понадобится какая-нибудь справка, все здесь. Картотека. Контракты. Авторские договоры. Нельзя же требовать от секретарши, чтобы она засиживалась так поздно. И вот, кончу дела, спускаюсь вниз, хватаю такси, еду домой, выпиваю стаканчик-другой виски в одиночку и разогреваю еду, что мне оставила моя негритянка. Я хороший агент, потому что я несчастная женщина. Можно бы уйти на покой, но зачем? Какого черта я буду делать целыми днями? С кем я буду воевать, кроме нашего швейцара? И за кого воевать? Вот увидите, как я ринусь в бой за вашу следующую пьесу. С этой пришлось держаться скромно. Эллис Уолтон не из самых крупных продюсеров, но ведь и вы не Теннесси Уильямс. Во всяком случае, пока еще нет. Поэтому за те условия, которые я для вас выторговала, ждать аплодисментов мне нечего. Вам гарантирована первоклассная постановка со звездой в главной роли, но в смысле денег вы стоите на третьем месте. Эллис Уолтон и мистер и миссис Бэрри Пэйн вас опередят. Но когда будет следующая пьеса! Словечки, которыми меня обзывали раньше, покажутся нежностями из любовных записочек.
— Все вы как один заладили… Будь я суеверным, мне бы покоя не стало. Пьеса еще даже не репетируется.
— Вы попали в самую точку. Именно: «Все вы как один»… Начиная с меня — первой, кто прочитал вашу пьесу, отношение к ней у всех одинаковое. Ее ничто не может испортить — ни актеры, ни режиссура. Смущал только третий акт. А как только вы его переделали, все сомнения отпали.
— Когда вы прочли новый третий акт?
— Вчера вечером. Будь вы рядом со мной, я бы вас съела, — сказала она. — Я бы вас живьем проглотила. Ручаюсь, что на Зену Голлом пьеса произвела такое же впечатление, и она еще вам покажет. Ну что ж, если понадобится моя квартира, пожалуйста. Бэрри Пэйн не знает, где я живу.