— Да, конечно. А что?
— На тот случай, если я наткнусь на Дэвида Сэмона. Мне надо знать, что говорить ему.
— Уж если говорить, так, может, правду? — сказал Эллис Уолтон.
— Пусть вычитает все из газет. Этот сукин сын воображает, будто он мной распоряжается. Надо его осадить немножко. Вы обо мне слышали, Лукас? Я считаюсь на Бродвее Стервецом Номер Один.
— Да, слышал, что вы кандидат на этот пост, — сказал Янк Лукас.
— Так вот, я своим званием горжусь. Я связан с Дюрокером. Хорошие люди всегда в проигрыше, я давно это понял, еще когда слухом не слыхал о Дюрокере. Но обо мне-то вы все знаете. Подождите, вот поцапаетесь с Эллисом, тогда и он для вас прояснится.
— Пока что он ведет себя прилично, — сказал Янк Лукас.
— Ладно, только не говорите потом, что я вас не предупреждал, — сказал Бэрри Лэйн. — Кстати, насчет предупреждений. Не знаю, чего вам там наговорил Эллис, но я не люблю, когда у кого-нибудь появляются разные мыслишки насчет Зены. Это во всех смыслах, не только в постельном.
— Какие же это другие смыслы? — сказал Янк Лукас.
— А вот когда ей вдалбливают, что она должна держаться более независимо. Когда ей говорят, что она должна сама выбирать себе пьесы. Так, пожалуй, можно загубить три года жизни, которые я убил на нее и на ее карьеру. В конце концов кому-нибудь это удастся, но мне нужно еще два года, а дальше — пожалуйста. Дальше я не беспокоюсь.
— Никто не думает посягать на вашу жену, мистер Пэйн, во всяком случае, ни я, ни Эллис, — сказал Янк Лукас.
— Правильно, Янк, правильно, — сказал Эллис Уолтон.
— Слушайте, Лукас. Я к вам присматривался, я знаю, что происходит у вас в мозгу. Вы как вошли в дом, так сразу подумали, глядя на меня: «Поставить бы его на место, этого наглого еврея!» Вот что вы подумали.
— Друзья, друзья! — сказал Эллис Уолтон.
— А о чем подумал «наглый еврей»? — сказал Янк Лукас.
— Друзья, прошу вас! Где же хорошие манеры?
— Если желаете знать, так я доложу вам, о чем я думаю. Если вы на самом деле желаете знать, так думаю я вот о чем: не будь эта пьеса нужна мне для Зены, я бы пяти минут на вас не потратил. Кроме того, я думаю: а ему нужна Зена. Так что мы с вами пришли к пату. К временному пату. Но я хочу, Лукас, чтобы вы не от кого-нибудь другого, а от меня услышали, что если вам придет в голову обрабатывать Зену каким бы то ни было способом, манером или приемом, я выведу ее из спектакля, даже если билеты будут проданы на десять недель вперед.
— Несмотря на контракт? — сказал Янк Лукас.
— Контракт? Бросьте наивничать, Лукас. Бросьте наивничать. Если я захочу вывести ее из спектакля, так оно и будет. На худой конец положу на операцию.
— И все это вы говорите при Эллисе и при мне?
— А я что угодно вам в лицо скажу. Двое против одного. Но из этих двоих один продюсер, а другой автор пьесы, я же муж звезды. И присяжные заседатели могут взглянуть на дело так, что вы оба берете меня за горло. Как бы там ни было, но спектакли вам придется отменить, и, даже если вы подадите в суд, судебный календарь так забит, что разбор дела назначат года через два, через три — не раньше.
— Кто затеял разговор о суде, Бэрри? Вы сами и затеяли. Вам всегда нужно подложить ложку дегтя, даже когда все само собой так хорошо складывается.
— Само собой складывается? Мы. Эллис, трое бандитов, обсуждаем дело. Вернее, четверо, только Зена отсутствует. Так что, надеюсь, мы с вами теперь понимаем друг друга.
— Абсолютно, — сказал Янк Лукас.
— Эллис, в понедельник к одиннадцати часам я — у вас. Извольте приготовить чек, выписанный на мое имя за личные услуги. О сумме мы договорились.
— А Зена тоже приедет? Как было бы хорошо, если б мой пресс-агент привел фотографа и мы бы ее сняли.
— Чтобы утрясти дело с контрактом, потребуется еще недели две. Тогда и сфотографируем, — сказал Бэрри Пэйн.
— Но в понедельник фотографии можно было бы уже тиснуть. Чем раньше мы дадим рекламу, тем лучше.
— Фотографии появятся позже. Я заказал ей новые коронки. Пришлось отказаться от выступления по телевидению. И вот больше ста тысяч долларов из кармана. Телевизионные камеры в десять раз безжалостнее киношных. У нее и зубов-то почти нет, одни десны. И кожа такая — хуже некуда. Сколько людей брались учить ее, как играть, и хоть бы один показал, как снимать грим. Мне бы следовало лет шесть-семь назад наложить на нее лапу.
— Почему же не наложили? — сказал Эллис Уолтон. — Она тут под носом крутилась.
— Крутиться-то крутилась, — сказал Бэрри Пэйн. — Да кто ее знал? Я занимался другой птичкой, плевать мне было на какую-то никому не известную Зену Голлом. Да Зена Голлом и сама была занята. Без всякой для себя выгоды. Получала по сто пятьдесят от таких крупных воротил, как Эллис Уолтон.
— По сто семьдесят пять, а можно бы и меньше, — сказал Эллис Уолтон. — Все зачисляют ее успехи на ваш счет, Бэрри. У нее ничего не ладилось, пока вы не появились рядом с ней.
— Ой, как трогательно, сейчас зарыдаю, — сказал Бэрри. — Пусть не на мой счет зачисляют, а дают…
— Наличными? Да, Бэрри? — сказал Эллис Уолтон. — Ну, Янк, пошли?
— Пошли, если вы готовы, — сказал Янк Лукас.
По пути вниз, в лифте, Янк Лукас сказал:
— Я слыхал про таких типов. И даже о нем слыхал. Но это, доложу я вам, экземпляр. Наверно, названивает сейчас Дэвиду Сэмону.
— Нет, — сказал Эллис Уолтон. — Он вас вокруг пальца обведет. Он вас зарежет. Но если скажет «да», когда речь идет о деле, можете на него положиться. Это единственное, за что его терпят. Очень сложная натура, полная противоречий, но дело есть дело, Янк. Как у вас с деньгами?
— Плохо, — сказал Янк Лукас.
— Вы меня извините, но вид у вас — хуже не бывает. Возьмите несколько сотен и уезжайте куда-нибудь отдохнуть. Я выдам вам аванс — тысячи две долларов. Не хватает мне еще нянчиться с больным автором.
— А куда ехать? Я понятия не имею.
— На той неделе выйдет газета, и тогда Пегги Макинерни с легкостью достанет вам работу в Голливуде.
— В Голливуд я не поеду, — сказал Янк Лукас.
— А вы откуда родом?
— О Господи! Туда я тем более не поеду. Я родом из городка, который называется Спринг-Вэлли. В западной части Пенсильвании. Но туда меня не заманишь.
— А чем занимаются ваши родители?
— Отец преподает историю искусств в тамошнем колледже. В Спринг-Вэлли колледже.
— А, знаю, слышал. Ваши баскетбольные команды участвуют в турнире в Мэдисон-сквер-гардене.
— Почему вы говорите «Мэдисон-сквер-гарден»? Разве есть еще Мэдисон-бульвар-гарден?
— Неужели я делаю ударение на сквер? Не замечал. У меня слух не развит на диалоги. Когда читаю, чувствую, что хорошо, а слышать текст не слышу. Вот почему я продюсер, а не драматург. Нет, Янк, правда, вам надо спрятаться в каком-нибудь загородном отеле и хорошенько отдохнуть. Питайтесь получше. Заказывайте бифштексы. Пейте побольше молока. Возьмите с собой девочку. Отдохнете, придете в себя. А что касается девочек, так если вам нужно, ну, скажем, на одну ночь и вы положитесь на мой выбор, я с удовольствием помогу. Вы каких любите? Блондинок? Брюнеток? Рыженьких?
— Безразлично, — сказал Янк Лукас.
Они сели в такси.
— Куда вас отвезти? Поехали ко мне, я возьму деньги из сейфа.
— Ладно, — сказал Янк Лукас.
Эллис Уолтон дал таксисту адрес на Шестой авеню и подробно объяснил, как туда проехать.
— Чего это вы втолковываете мне, что на Шестой авеню одностороннее движение? Я и сам это знаю, мистер, — сказал таксист.
— Не все знают, — сказал Эллис Уолтон.
— Таким и за руль садиться нечего, — сказал таксист.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Эллис Уолтон. — Янк, я искренне надеюсь, что это положит начало нашему с вами союзу. Вы не слушайте, что Бэрри Пэйн на меня наговаривает.
— Я не слушал, — сказал Янк Лукас.
— Я ценю, что вы за меня заступились. Бэрри Пэйн действует по принципу — разделяй и властвуй. Поэтому он так и отозвался обо мне. Он заставит вас драться с режиссером, меня — с декоратором, декоратора — с костюмерами, а Зену со всеми и с каждым в отдельности. Она не любит осложнять отношения, но он толкает ее на это, чтобы поставить в зависимость от себя. Не пройдет и половины репетиции, как вы будете себе говорить: да ну его к черту, стоит ли? Так вот, стоит, если пьеса пройдет с успехом. И вообще стоит. Для вас это будет крещение в огне. А что, собственно, это значит, крещение в огне? Неужели у каких-нибудь христиан есть обряд, где так крестят?