Найдя поддержку в своих рассуждениях, он снова сел за работу, а в пятницу утром зашел на почту и сказал Хелен Макдауэлл:
— Сегодня наше свидание не состоится. Мне надо работать.
— Ну что ж, хорошо, — сказала она.
Ничего хорошего тут не было, и улыбка не могла скрыть ее досаду, но он заявил это твердо, а в жизни, которую вела Хелен Макдауэлл, мужчинам, делающим твердые заявления, перечить нельзя. Хелен возненавидела его, но ненавистью к нему она воспылала бы в любом случае. На сей раз кончик ее языка не появился.
Через неделю Янк кончил первый вариант пьесы и по телефону доложил эту новость Пег Макинерни.
— Ничего лучше со дня открытия пенициллина я не слышала, — сказала она.
— При чем тут пенициллин? — сказал он.
— Да ни при чем. Могу заменить — со дня изобретения колеса. Когда вы приезжаете?
— Еще не знаю. Дня два буду спать, а потом перечитаю пьесу еще раз. Ведь торопиться нам некуда?
— Торопиться некуда. Выспитесь как следует. А приедете, надо будет поговорить насчет Харбенстайна. Он все еще мечтает заполучить вас в Калифорнию. Полностью переме́ните обстановку.
— Я думал, он давно остыл.
— Ни в коем случае, — сказала она.
— Ну что ж, это не расходится с моими планами, — сказал Янк. — Сюда я уже не вернусь.
— Хватит?
— Пожалуй, хватит, — сказал Янк. — Ист-Хэммонд сослужил свою службу, и нечего мне здесь больше торчать.
— Так уезжайте оттуда поскорее. Эти городишки — тоска смертная, когда новизна с них скатит.
— Или когда убеждаешься, что никакой новизны в них и нет, — сказал Янк.
— Значит, жду вас. Через неделю увидимся?
— Примерно через неделю плюс-минус день-другой, — сказал Янк.
Он не стал предупреждать Анну Фелпс о своем решении уехать из Ист-Хэммонда. Однако сказал ей, что кончил первый вариант пьесы и собирается спать сутки напролет.
— Значит, собираетесь в Нью-Йорк, — сказала она.
— Да, я не решаюсь доверить свою рукопись почте Соединенных Штатов, — сказал он.
Она улыбнулась:
— Почте Соединенных Штатов или местному почтовому отделению?
— Да нет, о местном почтовом отделении я не думал, — сказал он.
— Но это не значит, что оно о вас не думает, — сказала Анна Фелпс. — Или не говорит.
— Это вы о ком? Случайно, не о Хелен Макдауэлл?
— Может, и о ней, — сказала она. — Насколько я знаю, у вас было всего одно свидание, и то вы мне об этом не доложили. Но сами знаете, в маленьких городках сведения собирают по кусочкам, по крошкам. Вы специалист по такому сбору.
— Угостите меня этими кусочками и крошками, — сказал он.
— Не могу, — сказала она. — Не знаю даже, с чего начать.
— Ах, вот какие кусочки и крошки? Ну что ж! Она улыбнулась.
— Мне, наверно, следовало вас предупредить. Хелен болтает о вещах, которые порядочные женщины держат про себя. Но такому специалисту по собиранию кусочков и крошек самому следовало бы это знать.
— Я вижу, вы получаете удовольствие, миссис Фелпс. И за мой счет.
— Вы меня осуждаете? А мне почему-то смешно.
— Тогда похохочите вволю. Не хихикайте.
— Не над чем тут хохотать. Не настолько это смешно.
— Может быть. Но шутки-то вы, конечно, понимаете, даже если они на ваш счет.
— Смотря какие, — сказала Анна Фелпс.
— Да это, собственно, не шутка, но среди прочих кусочков и крошек я, к своему удивлению, обнаружил, что вы были когда-то в большой дружбе с Сеймуром Эттербери.
Его поразила перемена, происшедшая в этом лице, обычно маловыразительном. От добродушного подтрунивания над ним по поводу тех вещей, которые порядочные женщины держат про себя, она вдруг с болью, со страстью ринулась на защиту — защиту чего-то, не самой себя.
— Не бросайте слов на ветер, мистер Лукас. Не бросайте… слов… на ветер, вот что, — сказала Анна Фелпс и ушла из кухни.
Весь этот день и весь следующий она отвергала все его попытки принести извинения. Она, конечно, догадывалась, что он наслушался про нее и про Эттербери от Хелен Макдауэлл, а для Анны Фелпс этот источник осквернял любые человеческие отношения.
Янк решил не откладывать больше своего намерения проспать сутки.
— Я ложусь на двадцать четыре часа, миссис Фелпс, — сказал он. — Если мне захочется выпить стакан молока и немножко перекусить, я сам все возьму. На телефонные вызовы отвечайте, чтобы позвонили послезавтра.
— Хорошо, — сказала она.
Янк взял термос с молоком, тарелку печенья, ушел к себе наверх, разделся, принял теплую ванну и лег в постель. Лежа он расслабится и сможет спать по три, по четыре часа подряд, просыпаясь ненадолго в промежутки. Ему не хотелось торопить сон, и сон пришел сам, надолго, часов на семь. Он встал, сходил в уборную, снова лег и снова заснул. И так пролежал в постели на два часа больше намеченного срока, чем остался очень доволен. Потом умылся и сошел вниз. Анны Фелпс в кухне не было, но на столе лежала записка. Он поставил кофейник на огонь и, прежде чем надеть очки и прочитать эту записку, выпил чашку кофе. Кто-то, не назвавший своего имени, звонил ему в три часа утра. Две записки — позвонить мисс Макинерни, срочно. Еще две — позвонить какому-то мистеру Лидсу в редакцию «Джорнал америкен». Столько вызовов за двадцать шесть часов не было и за неделю со времени отъезда Шейлы Данем. Он выпил еще одну чашку кофе, и тут на кухню вошла Анна Фелпс с собакой.
— Все прочитали? — сказала она.
— Да, спасибо.
— С той, что не сказала, кто она, я не стала разговаривать, повесила трубку. Потом мисс Макинерни, и тоже не лучше. Она звонила сегодня утром часов в одиннадцать и еще около двух. Я знаю, это ваш агент, но, будьте добры, внушите ей: я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Бранится, чертыхается. Я сказала, что вы так распорядились, а ее распоряжений я слушать не намерена.
— Это не похоже на мисс Макинерни.
— Еще какой-то Лидс. Этому понадобилось знать, звонили ли вам из других газет. Я говорю, вы просили, чтобы вас не беспокоили, и больше ничего докладывать ему не обязана. Тогда он спрашивает: может, вы проснулись? А я ответила: больше он от меня ничего не услышит. Невоспитанный народ. Горожане. Ну, вы, наверно, есть хотите?
— Да, пожалуйста. Яичницу с беконом. Я пойду позвоню с вашего разрешения.
Он застал Пег Макинерни в ее конторе.
— Вы только что проснулись? — сказала она.
— Выпил кофе, впервые за двадцать шесть часов.
— И ничего не знаете про Зену?
— Про Зену? Нет. Наверно, что-нибудь плохое.
— Да, плохое. Держитесь, Янк. Она покончила с собой ночью. Приняла слишком большую дозу снотворного, но это, несомненно, самоубийство.
— Несомненно, самоубийство, — сказал он.
— Я от Эллиса все узнала. Плохо, Янк. Очень плохо. Зена встретилась с Бэрри после спектакля, поехали ужинать к «Сарди». Переругались там насмерть, и она ушла одна. Он обращался с ней по-скотски, это весь город знает. Просто по-скотски. Она приехала домой и начала всех обзванивать, но, если говорить правду, последнее время с ней часто так бывало, и многие отключали свои телефоны. Марк Дюбойз говорил Эллису, что Зена и ему звонила и понять ее было нельзя. Несла что-то бессвязное, видимо, первое, что придет в голову. Марк под конец сказал ей: мне пора спать. Она позвонила Скотту Обри, налетела на его жену и бог знает чего наплела про Скотта. Позвонила мне. Сказала, что если я не дам ей вашего телефона, то сама буду за все отвечать. Я спросила: за что «за все»? Это не важно, говорит. В голосе у нее было такое отчаяние, что я дала ей ваш телефон. Она до вас не дозвонилась.
— Да, я спал. И не велел себя будить, кто бы ни позвонил.
— Это вряд ли изменило бы дело. Что было дальше, неизвестно. Но между тремя-четырьмя часами ночи она приняла целый флакон снотворного. Утром горничная и нашла ее мертвой. Она лежала в ванной на полу.
— И все-таки это еще не доказывает самоубийства, — сказал Янк. Телефон умолк, и он сказал: — Пегги, вы меня слышите?
— Да.
— Я говорю, это еще не доказывает самоубийства.
— Она оставила записку. Вам. На клочке бумаги написано: «Дорогой Янк, благодарить тебя не за что».