— Так и слышу намеки на какие-то мрачные обстоятельства, — сказал Эллис Уолтон.
— Ну и что? Кто его знает, Лукаса? Пегги Макинерни. Вы. Бэрри Пэйн. Я. Девка в холле, та, что ратует за продавца от Марка Кросса. Давайте так и сделаем.
— Это, наверно, легче всего, — сказал Янк Лукас.
— Только не будем переигрывать, — сказал Сид Марголл. — Прятаться вам не надо. Отнюдь. Ходите к Сарди, в «21» и тому подобное. Но никаких пресс-конференций, никаких интервью, никаких выступлений по радио. Макинерни много о вас знает?
— Не очень.
— У вас с ней постельных делишек не было?
— С Пегги?
— Э-Э! Лет пятнадцать — двадцать назад поглядели бы вы, какие около нее увивались знаменитости! Она каждый день сюда приходила завтракать. Но тогда у нее не было такого брюха. Как-то раз сидели мы у нее в конторе, несли всякую похабщину, и вдруг, нате вам, готова! Я что ж, рад стараться. Но это было только один разок. Не знаю, как она, а я все помню. Что там у нее, до сих пор все стены увешаны портретами писателей?
— Да.
— Моего портрета там нет. Но может, она только писателей считает. И издателей. И критиков. Хорошая баба, эта Пегги. Тогда у нее мать еще была жива, она о ней очень заботилась, а когда старушка отдала концы, Пегги была уже размерами с Александра Вулкотта. А теперь брюхо на коленях лежит. Не доберешься, такая стена жира. Безобразие! Будете говорить с ней, помяните меня и послушайте, что она скажет. Любопытно все-таки.
— Хорошо, — сказал Янк Лукас.
— И вот вам мой совет. Когда я познакомился с Пегги, она была сложена еще лучше, чем Зена Голлом. Так что не зевайте. Какая Зена будет через пятнадцать — двадцать лет, одному Богу известно. Между прочим, у них много общего.
— Сложение? — сказал Эллис Уолтон.
— Не только сложение. Много чего другого.
Эллис Уолтон и Сид Марголл договорились в общих чертах о стратегии рекламирования Янка Лукаса (с его согласия), которая заключалась в том, что на данном отрезке времени ничего делать не надо. Это было очень полезное, поучительное знакомство с тем, как проходят деловые завтраки — первый и один из последних для Янка Лукаса. Три человека встретились с определенной целью — для обсуждения биографического очерка о Янке Лукасе. К концу завтрака про очерк забыли, о нем больше не было сказано ни слова, но все трое кое-чего поели и кое о чем поговорили.
— Вы куда отсюда, Янк? Подвезти вас? — сказал Эллис Уолтон.
— Да я, собственно, должен быть у Пег Макинерни. К трем часам, — сказал Янк Лукас.
С бесстрастной миной Сид Марголл медленно склонил голову, что должно было выражать многозначительность, но, по правде говоря, ничего не выражало, и поэтому Янк Лукас и Эллис Уолтон могли вычитать в его лице все, что только им заблагорассудится.
— Я буду у себя в конторе на случай, если вам с Пегги вдруг понадобится поговорить со мной, — сказал Эллис Уолтон.
Все трое пожали друг другу руки и разошлись, и Янк Лукас приехал в контору Пегги Макинерни на пять минут раньше времени. Она крикнула, не поднимаясь со своего вращающегося кресла:
— Входите.
Теперь можно было соскрести с Пегги жир, воссоздать фигурку на основании недавно полученных сведений. Да, из-под всего этого сала, под его слоями вырисовывалась женщина довольно привлекательная — такая вполне могла крутить любовь с писателями, издателями и критиками, фотографии которых висели на стенах ее конторы.
— Из-за вас я весь день вишу на телефоне, — сказала Пегги Макинерни. Она надела очки в темной оправе и взглянула на записку, лежавшую на блокноте. — Отклонила четыре предложения. Киностудии желают подписать с вами контракт на пятьсот долларов в неделю. Хотите знать, кто?
— Да нет, — сказал он.
Она презрительно хлопнула рукой по блокноту.
— Один из них Чарли Ван Аллен. Я ему напомнила, что год назад, когда вы нуждались, он мог получить вас за двести долларов. Вечная история. Несколько строк в газетах, и вы уже товар, хотя никто не прочел ни единой вашей строчки. Ну их всех к черту. Вот одно из предположений я хоть и отклонила, а оно, по-моему, интересное. Работа над сценарием до запуска картины в производство. Денег предлагают маловато, но вопрос остался открытым. Впрочем, я хоть завтра выхлопочу вам двадцать пять тысяч. Положение у вас очень выгодное. Но вы так давно бедствуете, что двадцати пяти тысяч вам не надо. Писатель с именем, промахнувшись раз-другой, соблазнился бы такой суммой, потому что живет он на широкую ногу. В нашем деле полно противоречий. Покупает человек дом в Баксе и начинает сорить деньгами. Вы даже представить себе не можете, за какую работу такие берутся, чтобы свести концы с концами. Один из лучших моих авторов согласился на семьсот пятьдесят долларов, а всего только два года назад ему платили в Калифорнии две тысячи пятьсот. Столько сейчас у него набралось долгов. Надеюсь, с вами этого не случится, впрочем, не поручусь. Вы завтракали с Эллисом Уолтоном?
— С Эллисом Уолтоном и Сидом Марголлом.
— Сид Марголл. Пресс-агент. Давно я этого имени не слыхала.
— Он сказал, что знает вас.
— А про то, что мне пришлось однажды вытолкать его из конторы, наверно, не говорил?
— Нет, не говорил.
— Вытолкать взашей. Какие-нибудь хористочки, может, и стерпели бы его эксгибиционизм, но я-то не хористочка. Так что пришлось мне его вышвырнуть. Значит, он работает на Эллиса. Не говорите ему о себе ничего такого, что вам не хотелось бы прочитать в статейках Килгаллен. Эти пресс-агенты все шьются с фельетонистами. Говорят, надо же зарабатывать себе на кусок хлеба с маслом. Он, конечно, получает с Эллиса, но понимаете, в чем дело? Эллис не настолько крупная фирма, чтобы платить Марголлу круглый год, и Сиду приходится работать на других клиентов. И любому из них он всадит нож в спину, если это поможет ему сохранить расположение фельетонистов.
— А зачем вы мне это рассказываете?
— Затем, что я намерена заработать для нас с вами уйму денег и не хочу, чтобы вы наделали глупостей. Например, признались бы Сиду Марголлу по секрету, что отказываетесь от двадцати пяти тысяч. — Она наклонилась вперед и покачала пальцем, точно политический деятель сигарой во время неофициальной беседы. — То же самое вы услышите, если еще не слышали, о нас, агентах. — Она снова откинулась назад и сомкнула кончики пальцев. — Про нас говорят, будто мы грабим наших клиентов в угоду кинокомпаниям. Вы еще наслушаетесь разных историй, как мы даем в лапу кинодельцам. Агент покупает роман или пьесу, скажем, за пятьдест тысяч долларов, но автору достается от этой суммы самая малость. А большая часть возвращается к агенту.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Затем, чтобы вы не терзались подозрениями и не тратили на это время. Да, когда-то я мухлевала, но теперь мне это не требуется. Могу себе позволить такую роскошь, как этика. Могу даже помогать молодым авторам, если мне кажется, что у них что-то есть за душой, а у вас, безусловно, есть. — Она замолчала, как бы выжидая, что он на это скажет.
— Должен вам признаться… так, пожалуй, будет лучше… Я взял у Эллиса пятьсот долларов. Взаймы.
— Чтобы не платить мне пятидесяти долларов комиссионных? Хорошо, что вы мне сказали, Янк. Узнай я об этом позднее — а я непременно узнала б, — мне было бы проще простого отбросить этику к черту, а это обошлось бы вам подороже пятидесяти долларов. Фактически я вырвала у вас это признание, но надо же было дать вам возможность покаяться. Вот она, работа Эллиса. Эллис осуждает Бэрри Пэйна, но когда он сам делает такие вещи, это, видите ли, дружеский акт. Д-е-р-ь-м-о. Дерьмо. Я всех их знаю как облупленных. Кое с кем из них наука далась мне дорого, о чем они не преминут вам доложить. Но если я стерва, так это потому, что иначе мне бы не уцелеть.
— Я не считаю вас стервой, — сказал Янк Лукас.