Одна яркая зеленая бабочка осталась сидеть на листе папоротника, то складывая, то раскрывая крылья, словно давая детям полюбоваться ее великолепием.
– Надо же, – восхитился Штефан. – Наш учитель биологии много бы дал, чтобы пришпилить такую бабочку в свою коллекцию.
Подлетела большая темно-лиловая бабочка и села рядом с первой. На ее бархатных крылышках красовались желтые полумесяцы.
– Эта тоже недурна собой, – признал Оливер.
Обе бабочки поднялись и улетели, посверкивая, в темную зелень леса. Тут же над головами детей что-то с криками заметалось. Стая обезьян с воплями прыгала по кронам деревьев, не удостаивая детей взгляда.
– Обезьяны, – обрадовалась акробатка. – Ничего себе! – и она молниеносно стала взбираться на пальму. – Обезьяны милые! – крикнула она сверху. – Я их знаю. Непременно надо взять с собой одну. – Она была уже так высоко наверху, что ее было плохо слышно.
– Странная девочка, – заметил мальчик с острым носом. – Всех-то она знает! И людей искусства, и обезьян.
Они задирали головы, чтобы разглядеть, что происходит наверху. Покров листьев был слишком плотный и не пропускал вниз солнечные лучи. Листья блестели на свету, как изумруды, и встречали устремленные вверх взгляды детей приглушенным зеленым свечением. Змеедама между тем уже добралась до самой верхушки и удобно устроилась там. Вокруг с соседних деревьев на нее безмолвно таращились обезьяны, дивясь неведомому зверю. Акробатка не шевелилась, и обезьяны осторожно подкрались ближе. Но тут она совершила ошибку: внезапно громко крикнула. Она-то думала, что у нее получится по-обезьяньи. Обезьяны с воплями ужаса разбежались кто куда. Дети слышали, как трещат ветки и взволнованно чирикают испуганные птицы.
– Эй, наверху, Змеедама, – крикнул вверх Оливер, приложив ко рту ладони рупором, – спускайся. По физкультуре – «отлично», по подражанию крикам животных – «неуд»!
Девочка сидела наверху и сердилась. Тихонько соскользнула вниз, по дороге наскоро сорвав кокосовый орех, чтобы предстать перед остальными не с пустыми руками. Оливер обрадовался ореху. Он нахваливал Змеедаму и спрашивал, много ли там еще таких орехов.
– Не знаю, наверное, да, – равнодушно сказала девочка, все еще переживая свою неудачу. – Надо было мне подпустить хоть одну поближе, – сокрушалась она. – Обезьяну достаточно почесать за ушком – и тогда делай с ней что хочешь.
– Да забудь ты этих обезьян! – сказал Оливер, покачивая в руках кокосовый орех. – Для нас куда важнее вот это.
И он объяснил детям прелести кокосового ореха: можно пить молочко, которое плещется у него внутри, оно вкусное, полезное и прекрасно утоляет жажду; а мякоть ореха можно есть, она тоже питательная и сытная; а из кокосовых волокон можно плести прочную ткань и циновки.
– Ты их как будто продаешь, – усмехнулся остроносый, когда Оливер закончил свою хвалебную песнь кокосовым орехам. – Твой отец, наверное, ярмарочный зазывала?
– Нет, – угрожающе сказал Оливер. – Он тренер по боксу.
И поднес кулак к подбородку остроносого.
Они пошли дальше, и их следующая находка оказалась не менее интересной, чем предыдущая: гигантская черепаха, знакомая им по городскому зоопарку, выползла из листвы прямо им под ноги. Ей было не меньше ста лет; дети смотрели едва ли не почтительно, как она грузно проковыляла мимо них. А потом вдруг что-то захлопало и заверещало, и два попугая, яркие, как кукольные платья, повисли на низкой ветке пальмы прямо над головами детей.
– Лора, лора, – крикнула девочка-акробатка, – хочешь сахарок?
Попугаи закричали и царственно повернули головы. Они бесстрашно и невероятно разумно смотрели на пятерых детей и, казалось, имели на их счет собственное мнение.
Штефан вдруг вспомнил про Томаса и прямо-таки затосковал по младшему брату. Братья Морин привыкли все приключения переживать сообща, и теперь Штефану казалось, будто вся эта фантастическая разведывательная экспедиция по острову не доставляет ему настоящего удовольствия, потому что рядом нет Томаса. Ведь малыш был бы вне себя от всех этих неожиданностей, которые сменяли друг друга. Уж он бы не стеснялся, как большие, безмерно удивляться всем этим сказочным событиям; он бы любовался бабочками, обезьянами и попугаями, а про эти орхидеи, на которые им указал Оливер – они светили из путаницы зеленых лиан кроваво-красными и пламенно-оранжевыми огнями, – он сказал бы: «Послушай, Штефф, если бы мы поставили эти цветы в красивой хрустальной вазе маме на пианино, как бы она обрадовалась…» А большие делали вид, будто они каждый день по дороге из школы встречают такие орхидеи и таких черепах; как будто признаком мужского достоинства было не удивляться стаям обезьян, а бабочек величиной с птицу считать хоть и красивыми, но уж никак не удивительными.