Затем я что-то замечаю. Резкое движение. Женщина Эрудит поднимает маленький пистолет и направляет его на мужчину в желтой рубашке передо мной. Инстинкт, а не здравый смысл, заставляет меня действовать. Я толкаю мужчину, и пуля летит не в него, не в меня, а в стену.
— Опустите оружие, — говорит Тобиас, указывая револьвером на женщину Эрудита, — Я довольно меткий и готов поспорить, что вы — нет.
Я моргаю несколько раз, чтобы сфокусировать зрение. Питер смотрит на меня. Я только что спасла ему жизнь. Он не благодарит меня, я не признаю его.
Женщина Эрудит бросает оружие. Мы с Питером идем к двери. За нами следует Тобиас так, чтобы держать под прицелом женщину из Эрудиции. В последний момент, пересекая порог, он захлопывает дверь.
И мы все бежим.
Мы толпой бежим по центральному проходу сада. Ночной воздух тяжел как покрывало и пахнет дождем. Выстрелы сопровождают нас. Мы слышим хлопанье дверей машин. Я бегу быстрее, чем обычно, как будто дышу не воздухом, а адреналином. Гудение моторов загоняет меня в гущу деревьев. Тобиас хватает меня за руку.
Мы долго бежим по полю. Машины все приближаются. Прожектора освещают высокие стебли, листья и початки.
— Разделяемся! — кричит кто-то, похожий на Маркуса.
Мы разделяемся и продвигаемся по полю, как бегущая вода. Я хватаю Калеба за руку. Я слышу, как задыхается Сьюзан позади Калеба.
Мы шумим из-за стеблей кукурузы. Тяжелые листья режут щеки и руки. Тобиас отодвигает их плечами. Я слышу тяжелый удар и крик. Крики раздаются со всех сторон — и справа, и слева. Выстрелы. Снова погибают Отреченные, как тогда, когда я притворилась, что на меня действует моделирование. И все, что я делаю, это бегу.
Наконец, мы достигаем забора. Тобиас бежит вдоль ограждения, толкая его, пока не находит лазейку. Он держит цепь, чтобы я, Калеб и Сьюзан смогли пробраться. Прежде, чем мы возобновляем бег, я оглядываюсь на поле. Я вижу, как удаленные огни приближаются. Но ничего не слышу.
— Где остальные? — шепчет Сьюзан.
— Их больше нет, — говорю я.
Сьюзен всхлипывает. Тобиас грубо притягивает меня к себе и движется вперед. Мое лицо горит от порезов, но я не плачу. Смерть Отреченных вызывает чувство вины, которое я не могу себе позволить.
Мы держимся в стороне от грязной дороги, по которой Эрудиты и Бесстрашные добирались до Дружелюбных, ориентируясь по железнодорожным путям, ведущим в город. Здесь нельзя спрятаться, так как нет ни деревьев, ни зданий, но нам это безразлично. Эрудиты не смогут ехать через забор, и им понадобиться время, чтобы добраться до ворот.
— Я должна… остановиться… — говорит Сьюзан откуда-то из темноты позади меня.
Мы останавливаемся. Сьюзан падает на землю, плача, и Калеб приседает рядом с ней. Тобиас и я смотрим на город, который до сих пор освещен, ведь нет еще и полуночи. Я хочу почувствовать что-нибудь. Страх, гнев, горе. Но не могу. Все, что я чувствую — это необходимость двигаться дальше.
Тобиас поворачивается ко мне.
— Что это было, Трис? — спрашивает он.
— Что? — говорю я и мне стыдно из-за того, как слабо звучит мой голос. Я не знаю, говорит ли он о Питере или о том, что было до этого, или еще о чем-то.
— Ты застыла! Кто-то был готов убить тебя, а ты просто сидела там, — теперь он кричит. — Я считал, что могу положиться на тебя, по крайней мере в том, чтобы сохранить твою собственную жизнь!
— Эй! — говорит Калеб. — Дай ей отдохнуть, хорошо?
— Нет, — говорит Тобиас, глядя на меня. — Ей не нужен отдых, — его голос смягчается. — Что случилось?
Он по-прежнему считает, что я сильная. Достаточно сильная, чтобы остаться без сочувствия. Раньше я думала, что он прав, но теперь я не уверена. Я прочищаю горло.
— Я запаниковала, — говорю я. — Этого больше не повторится.
Он выгибает бровь.
— Этого не будет, — говорю я снова, на этот раз громче.
— Хорошо, — он выглядит убежденным. — Мы должны найти укрытие. Они перегруппируются и начнут поиски.
— Ты думаешь, им есть до нас хоть какое-то дело? — говорю я.
— До нас, да, — говорит он. — Возможно, мы единственные, кто их действительно интересует, кроме Маркуса, который, скорее всего, мертв.
Не знаю, что ожидала услышать в его голосе — облегчение? Скорее всего, ведь Маркус был угрозой. Или боль и печаль, ведь Маркус был его отцом, а грусть не дружит со здравым смыслом. Но он просто констатирует факт, как если бы речь шла о маршруте движения или времени суток.
— Тобиас… — я начинаю говорить, но понимаю, что не имею понятия, как продолжить.
— Пора, — говорит Тобиас через плечо.