— Возможно, что это и так! — возразил один из рядовых бойцов. — Но пока пусть знают, что если Коммуна издает декреты в шутку, то народ выполняет их всерьез... Моя пуля, во всяком случае, не пропала даром.
Я застал Ранвье в мэрии Бельвилля.
Он только что обошел всю линию обороны и вернулся совершенно подавленный.
Снаряды падают дождем. Пули изрешетили крышу, с потолка на нас сыплется штукатурка. Ежеминутно приводят новых арестованных и тут же хотят их расстрелять.
Во дворе шум.
Я высовываюсь в окно. Какой-то человек, без шляпы, в штатском платье, выбирает удобное место и становится спиной к стене, готовый к смерти.
— Так хорошо?
— Да!
— Пли!
Он упал... но еще шевелится.
Еще один выстрел из пистолета в ухо. На этот раз он уже недвижим.
Зубы у меня стучат.
— Надеюсь, ты не собираешься упасть в обморок из-за раздавленной мухи, — говорит мне Тренке, входя в комнату и вытирая пистолет.
— Собираются отправить на тот свет еще целую пачку.
— Кого?
— Пятьдесят два человека — попы, жандармы и шпионы.
Еще одна бойня вне битвы!
Я понимал их, когда они расстреливали архиепископа, как когда-то обезглавили короля. Этого требовала идея, они считали, что необходим пример... Но что поделаешь! Библия плебеев, как и средневековый требник, имеет свои красные заставки; свой красный обрез...
Вот они!
Молча двигаются они вперед, во главе с высоким старым вахмистром. Он идет прямо, по-военному... за ним следуют священники, путаясь в рясах, иногда бегом, чтобы догнать свой ряд.
Разница в походке не мешает ритму, и кажется, что слышишь «раз, два!» марширующей роты.
Следом за ними идет толпа.
Еще не чувствуется ни суматохи, ни лихорадочного возбуждения.
Но вот раздается визг какой-то мегеры... теперь им несдобровать, они погибли!
— К нам, члены Коммуны! На помощь!
Члены Коммуны прибегают со всех сторон, сбиваются в кучу, стараясь оттеснить толпу. Они кричат, бранятся... некоторые даже плачут.
Коммуну посылают ко всем чертям!
Позади, стараясь не отставать, семенит со всей доступной его шестидесятилетним ногам скоростью старик, без шапки, со спутанными, мокрыми от пота волосами.
Я узнаю его.
Этого едва передвигающего ноги человека с трясущейся головой я встречал в последние дни империи и во время осады у папаши Беле. Мы ссорились: они упрекали меня в недисциплинированности и кровожадности.
Я окликнул его:
— Скорее идите к нам на помощь, через пять минут их убьют!
Толпу начинает охватывать ярость. Какая-то маркитантка кричит: «Смерть им!»
Старец останавливается, чтобы перевести дыхание, и, размахивая ружьем, которое держит в своих сморщенных руках, повторяет, в свою очередь: «Смерть! Смерть!»
— Как? И вы тоже!..
Он отталкивает меня как сумасшедший.
— Дайте же мне пройти! Их шестьдесят?.. Это как раз то число, которое мне нужно! Я только что видел, как версальцы расстреляли шестьдесят человек, пообещав сначала оставить их в живых.
— Послушайте!
— Убирайтесь к черту, или я вас пристрелю!
……………………………
Стреляет взвод. Сначала несколько отдельных выстрелов, затем грохот залпов, долгий-долгий... нескончаемый...
…………………………….
Федераты возвращаются, обмениваясь впечатлениями.
Усевшись за столиком маленького кафе, старик вытирает лоб. Он подзывает меня.
— Я вам только что нагрубил, но теперь, когда все кончено, можно и поздороваться. Ах, дорогой мой, я вознагражден. Если б вы видели Ларжильера... он прыгал, как кролик.
Ларжильер?.. Я так и думал!
— Но остальные?
— Остальные? Они поплатились за предательство улицы Лафайет. Это уже не политика, а убийство! Я ничего не понимаю в ваших махинациях, это Галифе[215] толкнул меня на это дело! Я вовсе не за коммунаров, но я против палачей в эполетах... Пусть мне укажут еще угол, из-за которого надо стрелять, и я пойду туда.
И взгляд его пылал гневом под снегом ресниц.
Мимо проходила женщина, он остановил ее.
— Выпейте стаканчик с нами.
— С удовольствием, только сначала пойду попрошу воды, чтобы замыть обшлага.
Ей лет тридцать, недурна, вид болезненный.
Она вернулась, и завязался разговор.
215