Но чего именно мы хотим добиться? Не так много, но и не так мало. Мы показываем, что такие известные интеллектуалы, как Лакан, Кристева, Иригарэй, Бодрийар и Делез, неоднократно злоупотребляли научными концепциями и терминологией: или используя научные идеи полностью вне контекста, никак не обосновывая — отметим, что мы не против перенесения концепций из одной области в другую, а возражаем лишь против таких необоснованных переносов — или же кичась научным жаргоном перед своими читателями, которые не являются учеными, не обращая никакого внимания на его адекватность и даже значение. Мы не считаем, что это умаляет значение остальной части их работы, судить о которой мы не беремся.
Нас иногда обвиняют в ученом высокомерии, но мы достаточно скромно оцениваем роль наук. Разве было бы не замечательно (имея в виду нас, математиков и физиков), если бы теорема Геделя или теория относительности действительно имели непосредственное и глубинное отношение к изучению общества? Или если бы аксиома выбора могла бы быть использована для изучения поэзии? Или если бы топология имела что-либо общее с человеческим психе? Но, к сожалению, это не тот случай.
Другой мишенью нашей книги является эпистемологический релятивизм, а именно идея, которая, по крайней мере, когда выражена отчетливо, гораздо более широко распространена в англоговорящем мире, чем во Франции, и состоит в том, что современная наука есть не более, чем «миф», «повествование», или «социальная конструкция» среди прочих[5]. Кроме некоторых очевидных злоупотреблений (в том числе Иригарэй), мы анализируем ряд недоразумений, которые достаточно распространены в постмодернистских и культурологических кругах: к примеру, незаконное присвоение идей философии науки таких, как обусловленность теории явлениями или перегруженность теории наблюдениями, которые становятся основанием радикального релятивизма.
Эта книга, таким образом, состоит из двух различных, но взаимосвязанных работ под одной обложкой. Во-первых, здесь есть собрание крайних злоупотреблений, обнаруженных Сокалом совершенно случайно; это те самые «уловки» из названия книги. Во-вторых, это наша критика эпистемологического релятивизма и ложных концепций о «науке постмодерна»; эти исследования гораздо более деликатные. Связь между этими двумя критиками преимущественно социологическая: французские авторы «уловок» считаются модными во многих соответствующих англоязычных университетских кругах, где эпистемологический релятивизм является основной валютой[6]. Существует и слабая логическая связь: если принять эпистемологический релятивизм, то меньше оснований для разочарования в ошибочности интерпретаций научных идей, которые в любом случае — лишь еще один дискурс.
Понятно, что мы писали эту книгу вовсе не для того, чтобы указать на несколько отдельных злоупотреблений. Мы имели в виду более широкие задачи, не обязательно те, которые нам приписывают. Эта книга должна покончить с мистификациями, намеренно туманным языком, путаными мыслями и мешаниной научных понятий. Тексты, которые мы приводим, могут оказаться лишь вершиной айсберга, но весь айсберг мы понимаем как порочную интеллектуальную практику, а не как определенную общественную группу.
Предположим, к примеру, что журналист находит и публикует документы, доказывающие коррумпированность нескольких очень уважаемых политических деятелей. (Мы приводим этот пример в качестве аналогии и не считаем, что описанные нами злоупотребления столь же тяжкое преступление). Кто-то, без сомнения, решит, что большинство политиков коррумпированы, а те демагоги, которые попытаются получить политический выигрыш от этого определения, будут поддерживать эту точку зрения[7]. Но такое умозаключение неверно.
Так же неверно рассматривать эту книгу как общую критику гуманитарных и социальных наук — как это делают некоторые французские комментаторы — это не только неверно, но такое понимание само по себе представляется любопытным и обнаруживает презрительное отношение к этим областям, характерное для самих комментаторов[8]. В самом деле, имеет ли что-либо общее логика, все гуманитарные и социальные науки в целом с теми злоупотреблениями, которые мы разоблачили в этой книге, или нет. Если да, то тогда мы, действительно, противостоим всем этим наукам как единому фронту, но это надо еще доказать. А если нет (в чем мы убеждены), то нет основания критиковать одного исследователя за то, что в той же области сказал другой. В более общем виде, каждое замечание в нашей книге, направленное против X — будь X французским мыслителем, американским культурологом или кем-то еще — предполагает, что на все X в целом распространились дурные интеллектуальные привычки, которые мы критикуем, и это обвинение должно быть обосновано тем, кто его делает.
5
Необходимо отметить, что наше обсуждение ограничено эпистемо-когнитивным релятивизмом; мы не затрагиваем более деликатные вопросы морального или эстетического релятивизма.
6
Это совпадает, но не всегда. Французские авторы, рассматриваемые в этой книге, в англоговорящем мире наиболее популярны на факультетах литературы, культурологии и women's studies. Эпистемологический релятивизм распространен гораздо шире, включая такие области, как антропология, образования и социология науки, которые проявляют незначительный интерес к Лакану или Делезу.
7
Обличенные политики будут по разным (но очевидным) соображениям интерпретировать таким образом цели самого журналиста.
8
Марк Ришель в своей очень интересной и сбалансированной книге (1998) высказывает опасение, что некоторые читатели (а скорее не-читатели) нашей книги сделают вывод о том, что все социальные науки — это чепуха. Но он воздерживается от того, чтобы считать это нашим мнением.