А в США между тем продолжаются протесты. Одна из его выразительниц, Памела Геллер пишет: «Они хотят расколоть общество. Этот имам в своих проповедях говорит, что христиане ответственны за события 11 сентября. И он будет строить мечеть? На святой земле «граунд зиро»? Чтобы открыть мечеть 11 сентября в очередную годовщину трагедии? Что это такое, я вас спрашиваю?»
Современный мир стирает старые границы. Но вместо них, скорее всего, возникнут новые. Мира без границ не бывает.
Source URL: http://www.saltt.ru/node/3693
* * *
Апокалипсис — это шанс | СОЛЬ
Вячеслав Раков /25 августа 2010
Наше время отмечено особой хронологической меткой: 2000 годом. Это рубеж не только столетий, но и тысячелетий. Вблизи него (хронологически до и после) возникают некие вихри, меняющие природу вещей и природу истории. Так, по крайней мере, считают многие философы, социологи и историки. Вот только несколько примеров: распад СССР и демократические революции в Европе и в мире; появление мировой Сети; падение башен-близнецов и глобальный терроризм; резкое потепление климата и другие погодные аномалии; второе Великое переселение народов: мигранты из Азии и Африки начинают завоевывать остальной мир; нанотехнологии; дети индиго; нехватка воды и продовольствия — конец натурального и эра тотальной фальсификации; пересадка органов и конец традиционной телесности; расшифровка генома человека. Как видим, примеры разные — из двух отталкивающих друг друга рядов. Вокруг точки миллениума роятся переломные тренды, новые угрозы, «беременные туманности» (Александр Неклесса), знаменующие конец прежней эпохи и начало новой. А, может быть, стоит говорить об эрах?
Главное, не знаешь, чего ждать: хорошего или плохого? Мы зависли в неопределенном состоянии — между «уже не» и «еще не», между основательной и определенной индустриальной эпохой и летучей, подвижной и непредсказуемой постиндустриальной (постсовременной). Старые цивилизационные привычки перестают отвечать меняющейся реальности, новые еще только складываются. Отсюда обостренное вслушивание в будущее, растущая тревога и понятный интерес к эсхатологии, то есть всему тому, что относится к концу времен, концу света, концу больших исторических периодов. В последнее десятилетие одна за другой выходят книги, сборники и статьи о том, что ожидает человечество и Россию в обозримом будущем. «История будущего», «Постчеловечество», «Эсхатологический сборник» — вот лишь некоторые из заголовков. Я не буду напоминать о фильмах, снятых на эту тему: их очень много. Не отстает и власть, открывающая нам перспективы развития России до 2020 года. Футурология становится одной из наиболее востребованных дисциплин.
Подобную картину можно было наблюдать на рубеже XIX–XX веков, правда, она еще не сопровождалась футурологическим бумом: не было еще футурологии. Зато уже был Герберт Уэллс, предвидевший совсем другое будущее, чем Жюль Верн, дитя благополучного XIX века. Был Ницше, предчувствовавший трагическое будущее Европы, омассовление общественной жизни и победу «последнего человека»: «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. «Счастье найдено нами», — говорят последние люди и моргают».
Вообще, предчувствий на том рубеже было не занимать: одни ждали революций (Маяковский), другие — грядущих гуннов, скифов и апокалипсиса (Брюсов, Блок). И с 1905 года эти предчувствия стали сбываться (в России): цусимский позор, первая революция, Первая мировая, революция 1917 года, Гражданская война... Почему-то хочется добавить сюда тунгусский метеорит, упавший в июне 1908 года на территории России: и тогда природа резонировала с историей и состоянием нравов и умов... Для России тот рубеж столетий был явно роковым. Что до Европы, то ее уже с конца XIX столетия начинает сносить в сторону Первой мировой войны: русло этого тренда все углубляется, и с какого-то момента из него уже нельзя было выскочить — война становится неизбежной. В 1914 году, по всеобщему признанию, заканчивается некалендарный девятнадцатый век и начинается двадцатый.
Рубежи веков я уподобил бы речным перекатам: на них и около них течение убыстряется, происходит разрыв постепенности и велика вероятность очередной исторической мутации. Это верно и для рубежа XVIII–XIX вв.: настоящий XIX век начинается с разрыва и ускорения, произведенных Великой революцией 1789–1794 гг. Наполеоновские войны, накрывшие и Россию, довершили этот разрыв. И тогда люди понимали и чувствовали, что происходит смена эпох.