С вечнозеленым светофором.
И то ли кровь, то ли вино,
Пока не загорелся красный,
Перебегает полотно -
Хлюп-хлюп - а там уже не страшно.
***
Живи свою жизнь -
И умрешь своей смертью,
Неси свою тень,
Покамест не смерклось,
Женись по любви
На Инне и Яне -
И будут тебе
Голоса в окияне.
***
Они все из себя
Я весь в себе
Я вещь-в-Тебе
Постирай меня и пополощи
В своей нощи
Обожги в своей пещи
Осторожно не разбей
Ох язык мой злодей
***
Мы разного пола ягоды
В предчувствии гола я да ты
Не акаем и не окаем
Тихонько друг друга трогаем
А мячик по полю катится
Количество наше в качество
И будто стена отвесная
Уже без пяти по-местному
Не тикаем и не такаем
Не плачем а так только - плакаем
Подай же нам Боже вишенку
Да помяни раба тваво Мишеньку
***
Переходишь жизнь в установленном месте,
А тебе говорят: ну и где твои крести?
Ты с червями попал, а с бубями подавно,
Ты видал ли миндал? Не видал? Вот и славно.
На другой стороне постороннего лета
Губы в красном вине, ты еще не одета.
Я не помню, забыл, как я там назывался,
Не хватило чернил и я не расписался.
Крести были вверху, были осьмиконечны,
Только морда в пуху да тридцатка на свечи,
Говори, говори, избегай повторений,
Не суши сухари - все равно не пельмени.
Как заснешь-не проснешь, как пойдешь по этапу, -
Сдашь последнюю дрожь вертухаю на лапу.
Бьет крестовый король твои черви и бубны,
Ты забыл свою роль, пешеход носогубный.
Был ты путник ночной, шел в крестовом походе, -
На свету, как ни крой, ничего не выходит.
Говори-говори, положись на лопатки,
Не ори, не ори - говори.
Все в порядке.
***
Бабочка по имени Вот Те На
Мальчик-мальчик, ты отвязан
За мгновение до сна,
Ты одним дыханьем мазан
С бабочкою Вот Те На.
Ваша узкая удача
Разрешается в просвет,
Бог ты мой, не надо сдачи
И спасибо за билет.
http://liter.perm.ru/stihy_rak3.htm
О поэзии, трагедии, реальности и ни о чем
(антипоэтическое послесловие к книге "Число π")
Мне захотелось завершить книжку занудным умcmвованием, чем-то напрочь противопоказанным поэзии. Не знаю почему. То ли контраста ради, то ли затем, что, возможно, именно это нелепо-претенциозное послесловие покажется читателю единственным занятным местом книжки и, следовательно, ее единственным оправданием.
Я не профессиональный литератор. Я "хоббит". Хотя что такое литература, ставшая профессией, если не внутреннее противоречие, contradictio in adjecto? В еще большей степени это можно отнести к поэзии: она не профессия, она - проговаривание того, что не может быть проговорено, она - принципиально неточное, вербально-образное указание на Тайну. Поэзия (я говорю, конечно же, о Поэзии, на близости к которой сам я ни в коей мере не настаиваю) - один из немногих верных способов временного выхода из себя, трансцензуса, подкидная доска, швыряющая нас за наши естественные пределы. Она входит и говорит: "Айда за мной, за окнами темно, самое время". И ты перестаешь быть гражданином и отцом семейства, поэзия изымает тебя из мира (восхищает, как говорили прежде), даже если твоя муза диктует тебе тексты, сочащиеся гражданским негодованием. Короче, в своем существе поэзия мистична, она в родстве с религией. Она не молитва, но в ней порой может сверкнуть золотая крупица сакрального. Она не молитва, но, как и молитва, она никогда неперестанет, а если все же обе они умолкнут, тогда вместе с ними умолкнет и мир. Вот очевидная примета приближения конца.
Поэзия возвращает нам если не Бога, который потаенно дышит в самых глубоких глубинах каждого (Бог - наше самое близкое и самое далекое), то хотя бы нашего собственного человека, который также ждет, когда мы до него достигнем.Человек - существо, родина которого - там. Поэзия и религия возвращают нам родину (чаще всего ненадолго) и делают жизнь в неродном мире, куда мы заброшены, выносимой. В этом смысле поэзия и религия терапевтичны, мы надеваем их, как кислородную маску, когда дышать становится невмочь. При этом поэзия, скорее, трагедийна, а религия - мистериальна.
Трагедийность поэзии в том, что она имеет дело с человеком, который считает себя хоть и маленьким, да сувереном и потому не готов по-суфийски, без остатка, раствориться в высшем. Трагический человек не может перестать думать о том,что и, главное, как он делает. Перед ним -темнота незнаемого, где он иногдаездит, а сбоку от него - зеркало, в которое он то и дело скашивает взгляд. Трагический персонаж сценичен, озабочен собственным образом и обликом, и тут его слабость: ему нужны зрители или хотя бы зритель - он сам. Он не в состоянии обойти эстетическое и одновременно явственно видит физическую, а главное, метафизическую хрупкость своего бытия. Он видит, как оно тонкой красной струйкой выливается из сосуда его жизни в океан Безымянного, видит и в высших, трагических, состояниях принимает это как должное - как Эдип в Колоне, как Франклин Рузвельт в инвалидной коляске, как Сизиф у Камю. Он видит это, принимает и перестает жалеть себя. И в эти редкие моменты кончается жизнь и начинается трагедия. А в следующий миг он уже уступает искушению подсмотреть за собой и вновь Сизиф должен вкатывать камень в гору.