— Как вы думаете, в чем причины этой поляризованности в интеллектуальной жизни России в отличие от Запада?
— Я могу объяснить это тем, что Россия — расколотая цивилизация, начиная, вероятно, с середины XVII века. Интеллигенция — это калька с общества, разумеется. Россия — страна с «запаздывающим» историческим сценарием, у нас «догоняющая» модернизация. Россия вступила в модернизацию поздно, когда в Европе она шла уже полным ходом — в конце XVII — в XVIII веке — и отсюда разрыв. Наша модернизационная, дворянская элита (раннемодернизационная элита) говорила на французском языке. В XVIII веке Россия в известном смысле перестала быть органичной страной. Мы поделились на европеизированную элиту и остальных. Интеллигенция — зеркало России — отразила это разрыв в себе.
— И в XIX веке это разделило интеллигенцию на две большие партии — славянофилов и западников...
— В XIX веке — веке рождения русской интеллигенции — российский социокультурный раскол был продублирован на уровне идеологии и философии истории. Славянофилы не без оснований считали, что Петр переломил Россию через колено и это вызвало своего рода шок, от которого Россия не оправится, если она не вернется к исконным, органичным для нее основаниям своего исторического бытия. Западники также не без оснований полагали, что если Россия не европеизируется, если она не усвоит, в частности, ценности «лица», то есть личности, то она отстанет от Европы навсегда. Только родившись, наша интеллигенция сразу раздвоилась. И эта поляризация актуальна и сейчас. Нынешние славянофилы и почвенники говорят, что Запад нам не указ, что Россия — это особая цивилизация, которая должна идти своим собственным путем. А западники и их нынешние отдаленные интеллектуальные потомки, либералы, говорят, что Россия — ненормальная страна, пока она не модернизировалась.
— То есть модернизация в России не завершилась?
— Она началась при Петре и так и не завершилась, в отличие, например, от японской модернизации. Японцы начали позднее, но сделали все быстрее. Уже в XIX веке у них был парламент, была написана конституция. А наш интеллигент не знал, чего ему хочется больше: конституции или севрюжины с хреном. Значительная часть страны противилась модернизации, воспринимала ее в штыки, и в этом причина 1917 года. Его не было бы , если бы у большевиков не было молчаливой поддержки этого антимодернизационного большинства, представленного прежде всего крестьянством. Отсюда эта катастрофа. Для меня 1917 год — это катастрофа. И у нас нет середины. Мы не умеем договариваться. Например, у нас были и есть правые радикалы. Таким я вижу Гайдара. Он пошел не средним путем, и это, на мой взгляд, было ошибкой. Нужно было идти каким-то более умеренным путем при сохранении сильного государства, но в то же время это сильное государство должно было ввести институт частной собственности и начать аккуратную демократизацию. Однако все это можно и нужно делать, используя противовес ответственной государственной силы, чтобы не было таких катастрофических потерь. Гайдар пошел по самому рискованному пути, и потому большинство россиян не может примириться с тем, что произошло в 90-х.
— Вы считаете, что этот спор идет до сих пор?
— Да , этот спор продолжается. Потому что мы не договорились о нашей истории, мы не собрали ее частных вариантов в общий. Мы не научились ее целостному видению — ни те, ни другие. Как выражался Николай Бердяев, у нас нет средней культуры. На Западе она возникла, там есть единство по принципиальным вопросам и там же идут споры об идеологической и политической артикуляции этого единства — жесткие и вместе с тем не разрывающие исторического тела, скажем, Франции или Англии надвое. На протяжении последних десятилетий там сложился так называемый либерально-консервативный консенсус. Он сложился на основе чувства единой исторической судьбы. Способны ли мы сейчас воспринимать Россию в формате общей исторической судьбы? Мы ведем себя так, как будто мы принадлежим к разным цивилизациям. А может, так оно и есть? Ну, тогда остается только сжать кулаки и зубы…