— Если посмотреть на всю европейскую историю, то все демократические институты были завоеваны в многовековой борьбе. Малейший прогресс покупался очень дорогой ценой...
— Европа прошла через революции, свершавшиеся с XVI по середину XIX века. Только тогда там утвердились демократические институты. Начиная с этого времени цена перемен начинает резко снижаться. Что касается нас, то посмотрите, в 1917 году несколько миллионов из России уехало, несколько миллионов погибло. Следующая революция — революция 90-х — была почти бескровной. Мы все же чему-то учимся. Люди поездили по разным странам, поработали нянечками в Норвегии, студиозусы на каникулах работают в американских ресторанах официантами, приезжают оттуда с хорошим английским и другой головой. Мы меняемся вопреки исторической карме, потому что мы стали частью большого мира. Мы учимся уже не только на собственных ошибках, но и на чужих. Поэтому нам не нужно ждать, когда закончатся три столетия ученичества у Госпожи истории.
Беседовал Максим Артамонов
http://prm.ru/perm/75734/
Опубликовано в журнале:
«Уральская новь» 2003, №16
Вячеслав Раков
Раков Вячеслав Михайлович родился в 1953 в Перми. Преподает в Пермском государственном университете. Публиковался в журналах "Несовременные записки", "Уральская новь". Автор сборника стихов "Золотая игра" (Фонд "Юрятин", Пермь, 1996). Автор монографии "Европейское чудо" (Издательство пермского университета, 1999). Участник "Антологии современной уральской поэзии" (Фонд "Галерея", Челябинск, 1996). Живет в Перми. * * * (2002) С уверенностью глядя в прошлое, Где не кончается война, Он подорвался на горошине И запросто лишился дна. Так и висит из чистой милости, Змеиный проглотив язык, Правей огня, а может, мнимости, Исчерканней, чем черновик. * * * (2003) Сто граммов смерти натощак, Луцилий, и живи спокойно. Природа пишет на вещах, Судьба - по морде протокольной. Она играет тем верней, Что протокол, считай, заверен, Она слепая, ей видней, Почём свобода для империй. Но тут ты набираешь в рот Как бы церковного кагору, И сразу будет поворот С вечнозелёным светофором. И то ли кровь, то ли вино, Пока не загорелся красный, Перебегает полотно - Хлюп-хлюп, а там уже не страшно. * * * (1997) Вокруг Перми леса мычат, как скот на бойне. Кто выдумал, что им не страшно и не больно. Над ними поднялись, запричитали птицы, Переворачивая небо, как страницу. Два ангела летят по улице Краснова, Заглядывая в сны и находя полову. Здесь праведника нет и дальше будет то же, Кошмарный город Пермь выгуливает псов, Его собачья жизнь пошла гусиной кожей, И дети отвечают за отцов. День валится за днём, цепляя нас корнями. Мы жили и умрём весёлыми парнями. Из бестиария замученной земли Мы выберем сибирского котёнка И пыль уральской ядерной зимы Переживем в заботливых потёмках, - Под тонкой шкуркой новеньких небес, Где бандерлогам ничего не светит. Ещё скрипишь, ещё ты дышишь, лес. И тут как раз нас ангелы заметят. * * * (1997) Полуденный Компрос. Конец пятидесятых. Ещё легко дышать и делать аты-баты. Компрос прямей меня, но я его прямее, Когда от газировки цепенею, Найдя глазами кафедральный шпиль И облака над алкогольной Камой, Во мне гудит кармическая пыль И у меня пока есть папа с мамой. Стоит колониальная тоска. Закрытый город может спать спокойно. Молчание берётся с потолка И делается ношей колокольной Не сразу, нет, не сразу. Три сестры Давно в московском кружатся астрале, На наш крыжовник точат топоры И сладко повторяют: "Non c'e male", И говорят: "Всяк человек есть ложь, И ложь вдвойне, когда берётся в паре". Потом пошёл безалкагольный дождь Косым шажком. И на меня попало. * * * (1998) Родился в чём был, почему-то молчком, Запомнились бурые уши торчком И то, как отец всё кричал, что ему Никто больше в морду не даст. Я не знаю, Когда эту длинную память уйму, Навылет привыкнув смотреть не мигая. Вот я прибываю в четыре ноль пять И Богу нетрудно меня отыскать В роддоме за церковью. Вот я неловко Влачусь, как пасомая божья коровка, И следом тяну пуповину ничто, А мать говорит: "Почему он не плачет?" - Отшлёпанный, я начинаю ишачить На красное сердце, на голос щенячий, На стыдный стишок. Из местного времени слеплено тело, Которое если чего и хотело, То слишком известного. "Славка - дурак" - Написано мелом на драном заборе, Мне холодно в континентальном зазоре, Но это пустяк. Бредёт восвояси, бухая, лахудра, Сквозь дождь нависает октябрьское утро, Нирвана отложена в долгий комод, Там ждёт-дожидается розовый Будда, И розовый палец сосёт. * * * (1998) Был ли мальчик на утреннем тёплом крыльце, На мгновенной полоске покоя? Наплывает охота меняться в лице И дышать кое-как, кое-кое. Электрический мальчик коленкой задел, Тут нашла моя бритва на камень, И стою я, как окунь в холодной воде, И едва шевелю плавниками. * * * (1998) Я запинаюсь о высокие слова, Я поднимаю ноги выше, А громким отвечаю: не орать, Здесь дети спят, Здесь кот идёт по крыше. * * * (1998) Извини, я в осени по грудь, Мой домишко не тобой продуло, Напоследок с губ тебя слизнуть, Чтобы ты назад не повернула. Извини, я начинаю, ты ж По определенью доначальна, С кучерявой жизнью переспишь, И нормально. Эта осень замещает всё - Женщину, отечество, чужбину, И японским голосом Басё Трогает пустую сердцевину, Полную присутствия. Эх-ма, Как полны пустые огороды, Снова ты сама-сама-сама, Осень, невместимая в погоду, Стриптизёрша, нищенка, халва Для пустопорожних ртов щербатых. С клёнов осыпаются слова И земля под ними конопата. Или видеть, или говорить, Разоряться, как орех в стакане. Вот попса пожухлая горит, Птицы превращаются в иврит, Ну, а я их пробегу глазами. * * * (1999) Бабушка резала хлеб на квас, И тут правую руку выбросило под нож: Ноготь разошёлся двумя черепашками И струйка крови побежала между ними в смерть. С тех пор я живу на двух берегах. * * * (1999) Меня хватает на короткий шаг, На серебро в проколотых ушах, На то, чтоб отвертеться от запоя, Когда пою наедине с собою, На вечер в декабре или в июле, На шарики, что пацаны надули, На дольку чеснока, на "как живёшь", На чёрный хлеб, ложащийся под нож, На снег да снег кругом - на всём Урале. На большее мне только намекали.