— Хватит, Бездомцев! — глухо оборвала Вера Николаевна. — Что вы понимаете в красоте? Господи, его один раз обманули, и он готов… Ладно… Пора идти.
Ей было горько и больно за потерю того душевного состояния, которое появилось на минуту и так глупо оборвалось на монологе Бездомцева. Нет, он не обидел ее, он просто украл лучшие минуты жизни, которые она собиралась прожить.
Когда они вернулись к машине, там уже пир шел горой. Всю снедь, которую захватили из дома, выставили на широко расстеленное покрывало, нажарили шашлыков (по этой части большим специалистом считался Петр Иванович) и — пошла писать губерния. Встретили их шумно, налили но штрафной, и Вера Николаевна, нимало не думая, хватила почти половину стакана «Старорусской». Нет, не забыла она слова Бездомцева, и видеть теперь его ей было неприятно.
— Вот, природа, — говорил Петр Иванович, — душу очищает. Почаще бы нам, а?
— Сиди, — урезонила мужа Мария Александровна и передразнила — Душу очищает. А сколько мне сил понадобилось, чтобы тебя на это очищение вытащить. По телевизору, видишь ли, сегодня футбольный матч… Очистители.
— Нет, и в самом деле здесь так интересно, — восхитилась Тоня, — а мы за сколько лет впервые собрались.
Тоня сидела рядом с Красильниковым. Она успела привести себя в порядок, даже кофту переменила и смотрелась этакой хорошенькой куколкой из галантерейного магазина.
— Вот, жизнь к закату пошла, — вздохнул Петр Иванович, — а много ли у нас таких дней было, Мария Александровна? Голодовки, война, работа, дети. И все бегом, бегом, оглянуться некогда было. Я в войну, Вадим Сергеевич, санитаром служил, такого насмотрелся, упаси бог…
— Очень интересны им твои побасенки, — опять перебила Мария Александровна, — это тебе — война, а им — кино.
— Почему, очень интересно, — возразила Тоня…
Пообедав и немного отдохнув, решили еще раз пройтись по ближайшим релкам.
Уезжать никому не хотелось. Не хотела уезжать и Вера Николаевна. Опорожнив свою корзину, она медленно побрела в лес, ни о чем особенно не думая и ни на что особенно не надеясь. От выпитого хотелось спать, легонько кружилась голова и грустно думалось о прошлом. Она не заметила, как догнал ее Красильников и некоторое время с улыбкой шел за нею. Наконец он тихо окликнул:
— Вера Николаевна.
Она вздрогнула и остановилась. Не оглядываясь, Вера Николаевна ждала, когда Красильников подойдет, зябко поводя плечами и ожидая бог знает чего. Краем глаза она увидела, как маленькая, с розовой грудкой птаха села на куст шиповника и вопросительно уставилась на нее. Где-то за деревьями глухо стучал дятел. А так сонно и тихо было в тайге, косо прошитой лучами света. Красильников подошел и молча обнял ее за плечи. От прикосновения его рук Вера Николаевна глубоко вздохнула, обмякла и, выронив корзину, медленно повернулась. И куда-то падали, падали деревья, наконец опрокинулись, и она почувствовала запах прелых листьев, душный и терпкий запах тления, и сильную боль в правом боку. В сознании было темно и восторженно от ожидания, томительного предчувствия, но боль в боку стала невыносимой. Вера Николаевна сдавленно ойкнула и легонько сдвинулась в сторону. Красильников, пьяно пропавший в ее волосах, понял это движение по-своему, резко откачнулся и сел. Еще какое-то мгновение Вера Николаевна лежала в беспамятном оцепенении, ничего не понимая и не желая возвращаться из того мира, где так больно и сладко собиралась быть. Потом обида, бесконечная женская обида, пришла к ней, она перевернулась на живот и горько заплакала.
«Боже мой, — думала через десять минут Вера Николаевна, — как же это все противно. Вначале Бездомцев, с его идиотской философией о красоте, потом этот… интеллигент в первом поколении… Какой дикий день… Сучок, обыкновенный сучок под боком, и вся жизнь может пойти иначе».
В том, что жизнь ее должна перемениться, Вера Николаевна не сомневалась, но думала об этом равнодушно и невнимательно. Как перемениться — она не знала, да и не хотела сейчас знать. Ничего не хотела знать.