Как всегда, он опередил ее, опередил своей искренностью и безвинным помаргиванием за стеклами полуроговых очков. Но ее почему-то задело, если не сказать больше, «академическое» определение их бесед. Что он хотел сказать? Она не знала, но вдруг почувствовала, что именно этими словами он сделал какой-то новый шаг в их отношениях, и на этот шаг надо отвечать.
— Значит, — Вера Николаевна решила говорить прямо, — если я правильно поняла, вас наши встречи уже не устраивают? Разговоры на отвлеченные темы, кабинетный официоз — не для вас. Гораздо больше вас привлекает нестрогий интим в полутемной комнате? Или ресторан, а потом полутемная комната и диван с думочками… Вы что предпочитаете?
— Я? — он странно посмотрел на Веру Николаевну, слабо усмехнулся и раздельно ответил: — Интим и диван с думочками…
Неожиданная вспышка раздражения прошла, и Вера Николаевна с ужасом подумала: «Что я ему наговорила? Зачем? Господи, всегда презирала медицинские откровения, свободный разговор на „любые темы“, а сама? Что же это такое?»
— Вера Николаевна, — Красильников поднялся, и никогда еще она не видела его столь серьезным, — в это воскресенье я улетаю на два месяца в Москву.
— Зачем вы мне об этом сообщаете? — тихо спросила она.
— Если у меня возникнет желание продолжить наши, — он подчеркнул «наши» и едва выговорил следующее слово, — беседы, можно мне вам написать?
— Конечно, — она попыталась и не смогла ответить шутливо, она просто почувствовала, что шутка сейчас — фальшь, бесцветная и зыбкая фальшь. И вот эту невозможность шутить опять же создал он и опять сделал новый шаг в их отношениях. Какой?! «Он вытворяет со мною все, что хочет, — растерянно думала Вера Николаевна. — Вздумается ему, и я начинаю паясничать, ему не до шуток — и мне, видишь ли, тоже возбраняется смеяться. Однако это уже слишком. В кого я превратилась? И главное — на каком основании?» Так думала она, а рядом, почти синхронно, работала совершенно иная мысль: «Он уезжает. В воскресенье он уезжает на два месяца. И что же, мне радоваться этому или горевать? А почему, собственно, я должна делать то или другое? Каким это таким образом отъезд Красильникова может влиять на Веру Николаевну Палашникову? Но он — уезжает. И скатертью дорожка…»
Уже через неделю после отъезда Красильникова Вера Николаевна поняла, что их свидания по утрам были куда серьезнее, чем она предполагала даже в самых тревожных мыслях своих. Утром она входила в кабинет, приводила в порядок стол, садилась в кресло и ловила себя на том, что ждет Красильникова. Ждет — и все тут. Знает, что он в Москве, знает, что ждать — глупо, и — ждет. Или представляет, как он с порога улыбается ей и что-нибудь шутливо говорит, быстрым движением поправляя очки… И в этот момент в кабинет влетала Тоня.
— Верочка, ты одна? Ужасно скучно. Я не знаю, куда себя девать, — тараторила Тоня. — Вчера ходила в кино, ужасно. А публика: кто храпит, кто матом выражается…
Вера Николаевна ждала письмо. Как-то тихо, исподволь она решила: если будет письмо, значит, так тому и быть. Чему именно — она не уточняла, не хотела уточнять, наперед зная, что готова на все. Эта готовность была в ее внутреннем состоянии, а не в мыслях и тем более не в словах. Теперь она забыла скучать и уже не думала о настоящей жизни. Ожидание, память и предчувствие вполне удовлетворяли ее.
Но писем не было. И она вспомнила его последнюю фразу: «Если у меня возникнет желание продолжить наши беседы…» Значит, не возникло? Но его отношение к ней уже ничего не меняло — она любила Красильникова.
«Вот так, девочка, — грустно иронизировала Вера Николаевна, — любовь в тридцать лет. Бальзаковский возраст. Оч-чень мило. А что же с Константином Ивановичем? Ошибка? Он старше на двенадцать лет? Но куда же ты, милая, раньше смотрела? Ничего не понимала? Позволь, для этого высшего образования не надо. Достаточно слышать свое сердце. Не услышала? Ах, бедное существо… Хорошо, любовь. Как ты ее представляешь? Развод или в любовницы к Вадиму Сергеевичу?»
И пришло письмо. Короткое и откровенное. Вера Николаевна ушла в парк и долго слушала разговор молодых листьев. Вспоминала строчки из письма, ощущая гулкие, напряженные удары сердца, и решительно не хотела думать о будущем. Слишком долго жила она будущей жизнью, чтобы теперь торопить настоящую. Мимо нее проходили молодые парочки — она им не завидовала. Вера Николаевна хорошо знала, как долог путь к настоящему чувству, как сложно в пути не растерять веру в него. И здесь, в парке, она решила все рассказать Палашникову, Она не хотела обмана, потому что любовь, думала Вера Николаевна, начавшаяся с обмана, не может и не должна принести счастье…