Она не стала укорять его за то, что он так бесцеремонно перехитрил ее утром, не вздохнула даже. Она ведь все, все понимала, Маша. Как ни в чем не бывало она улыбнулась ему, заботливо провела теплой ладонью по его лбу:
— Ну? Как ты себя чувствуешь?
— Да все в порядке. Не беспокойся,
И они уселись пить чай.
Маша поставила на стол стакан в его любимом подстаканнике.
«Ух ты! Какой крепкий! Какой горячий! И с сахаром...» — Александр Дмитриевич взглядом поблагодарил жену.
А она уже придвинула к нему блюдце, и на блюдце — янтарное яблоко.
Вряд ли кто-нибудь лучше него, наркома продовольствия, знал, каких трудов стоит сейчас найти в Москве яблоко. Но врачи велели ему есть фрукты. «Это для него лучшее лекарство», — сказал профессор Вихерт. И вот...
— А дети ели? — спросил Александр Дмитриевич, взяв сочный тяжелый плод, пахнувший теплом южной земли, пропитанный солнцем.
— Ели, — сказала Маша.
— А ты?
— И я, конечно, — с той же решимостью подтвердила она, но тут же отвела взгляд.
«Эх, Маша! Не умеешь ты врать. И никогда не умела... Какое яблоко, однако. Золотое! С красными штрихами, точно кровеносными сосудами! Настоящий бумажный ренет». — Александр Дмитриевич невольно вспомнил, сколько яблонь он посадил на своем веку. Сколько яблонь! А вот яблок у него нет... И почему- то почти всегда так: у тех, кто сажает яблони, нет яблок.
Да. Но зато люди говорят: если ты выстроил дом, родил сына и посадил дерево — жизнь твоя не прошла напрасно.
Хм... Смешно! Почему он об этом подумал именно сейчас? Опять недавние переживания в Наркомпроде не дают покоя — и хочется хоть как-то, хоть чем-то поднять себя в собственных глазах? Какая ерунда подчас лезет в голову!
Странно, однако, посмотреть на них с Машей сейчас со стороны. Деникин наступает, а они сидят как ни в чем не бывало за столом, в уютной комнате, при свете электрической лампы.
Что, если через неделю Деникин будет здесь?..
Александр Дмитриевич опустил душистое теплое яблоко на блюдце, решительно разрезал пополам:
— Ешь, Маша.
— Нет. Я не люблю. Я уже съела свое, а это — тебе. — И опять отвела взгляд.
«Она не любит!» Едва ли есть в целом свете человек, который любит яблоки так, как Маша.
— Ешь, — притворно насупился Александр Дмитриевич, — а то и я не буду,
— Это шантаж, Саша.
— Пусть так. Называй как хочешь. Но все равно: ешь. Я так не согласен.
— Вечно ты делаешь со мной что хочешь! — Совсем как в юности, — добродушно, мило надулась Мария Петровна. — Просто веревки вьешь! — И взяла свою половинку яблока.
В кабинете, на письменном столе, Александр Дмитриевич заметил задачник и в нем — записочку:
«Папа! Реши, пожалуйста, задачу № 612. Никак не получается. Валя».
Валюша! Доченька! Это уже крик души. Это крайний случай, если она просит его помочь. Он тогда не только решает, но и подробно объясняет ей непонятое. Ну-ка, ну-ка, что там на сей раз?
Нужная страница никак не открывалась, и из-за обложки вдруг выпала открытка. Александр Дмитриевич проворно поднял ее. О! Да это его «послание» в Уфу: «Доченьке дорогой привет от папы на новый, 1919 г. 1 января. А. Ц.». Самодельная, трогательная открытка. Помнится, Лидия Александровна Фотиева для него ее сделала. А семья его в то время была в Уфе. Да-с...
Что, если Деникин?..
Он насильно отвлек себя от этой мысли и стал думать о дочери. Ей уже четырнадцать лет, скоро барышней будет, а все еще по-детски непосредственная, трогательно доверчивая, простодушная. Когда приехала из Уфы, больше всего обрадовалась трамваям, они буквально потрясли ее.
Ну что ж, примемся решать задачу?
Он привычно заложил ногу за ногу, заметил мельком свои потертые на щиколотках штиблеты.
— Та-ак, — вздохнул, обхватил голову руками и стал вникать в суть задачи. — «Два крестьянина собрали урожай. Один собрал ржи в двенадцать раз больше второго...» «Два крестьянина...» «в двенадцать раз больше...» Что там ни толкуйте, а комитеты бедноты себя оправдали. Без них едва ли мы продержались бы в прошлом году. И ведь сколько труда, сколько души было отдано этим комитетам!..
И опять ему взгрустнулось: снова он подумал о том, что Наркомпрод прекрасно обходится без него, без Цюрупы...
Через несколько дней, после заседания Совнаркома, закончившегося на этот раз необычно рано, Ленин подошел к Цюрупе:
— Что это вы, Александр Дмитриевич, такой грустный?
— Да так, Владимир Ильич... — уклонился Цюрупа от прямого ответа. — Нездоровится все...
— Нет, нет! Я вижу, что-то у вас на душе тяжелое, какой-то камень... Ну? Или, может быть, об этом нельзя говорить? Может быть, вторгаюсь в заповедную область души?