И что за люди то и знай наведываются в имение? Приедут, поживут денек-другой и исчезают невесть куда, поминай как звали...
Нет ли здесь какой связи с тем, что в Уфе на выборах внезапно победили большевики: провели-таки депутатом во Вторую думу рабочего Юрюзанского завода Серебрякова?
Ответ неожиданно прост. Летом десятого года унтер-офицер Изергин сочиняет обо всем этом толковый и обстоятельный донос:
«В Узенском винокуренном заводе № 20 — Вячеслава Александровича князя Кугушева, — сообщает он, — существует партия социал-демократов, к которой принадлежат: управляющий имением Алекс. Дм. Цюрупа, крестьянин из села Булгаково Чугунов и ихний объездчик Иван Кондратьевич Шустов...»
И дальше:
«...20 июня В. А. Кугушев и управляющий его А. Д. Цюрупа ездили в гор. Уфу, откуда вернулись 23-го того же июня... К управляющему Цюрупе из гор. Уфы 27 июня приезжали две сестры Резанцевы... Все эти вышеупомянутые лица очень часто ездят на так называемое «Голубое озеро», где, по собранным сведениям, прошлые годы устраивались неоднократные сборища...»
Но не все — нет, не все! — разнюхал дотошный жандарм. Засечь-то ты засек, что выезжали князь с управляющим в Уфу, а зачем выезжали?
Если б знал ты, что они там встретились с представителем ЦК большевиков Иваном Адамовичем Саммером (он же Любич) и передали ему на нужды партии несколько тысяч рублей — почти весь доход с имения...
Да, было что вспомнить Александру Дмитриевичу из своей бурной и деятельной жизни.
А с другой стороны, что в ней необыкновенного?
Обыкновенная биография революционера-подпольщика конца девятнадцатого — начала двадцатого веков. Такая же, как у любого из его товарищей по партии — агентов «Искры» и большевистского ЦК: Максима Максимовича Литвинова, Леонида Борисовича Красина или Анатолия Васильевича Луначарского.
Третья глава
Из ворот Смольного вышел высокий плотный человек в потертой бекеше. Он отыскал автомобиль, еще недавно принадлежавший матери царя Марии Федоровне, и попросил шофера отвезти его в Аничков дворец, где прежде жила эта самая Мария Федоровна, вдовствующая императрица, прозванная «злобствующей», а теперь поселился Народный комиссариат продовольствия.
Почти два месяца не был он в Петрограде — с тех самых пор, как уехал в Уфу сдавать дела. По дороге туда угораздило его простудиться, и он, добравшись до дому, слег с воспалением легких, так что вовремя не успел вернуться. Но когда пришла телеграмма из ЦК, предлагавшая немедленно приехать, еще как следует не выздоровев, он собрался и в тот же день отправился в Петроград.
И сразу, при первой же встрече, Ленин сказал ему:
— ЦК постановил назначить вас вместо Шлихтера.
— Вместо Шлихтера?! Народным комиссаром?!
Это пост политический, а я... Но моя задача ведь в том, чтобы добывать хлеб...
— Опять завели эту сказку про белого бычка! — рассердившись, прервал его Ленин. — «Добывать хлеб»! Какая еще может быть более политическая работа сейчас?! И вообще, довольно, товарищ Цюрупа. Довольно!
— Помилуйте, Владимир Ильич! Ну, как же так? Товарищем народного комиссара — это я еще понимаю, это туда-сюда... но народным комиссаром?!
И тогда, сдержавшись, Ленин заговорил мягче:
— Ну, посудите сами! В стране голод! Дороги не в состоянии пропускать грузы! А здесь — саботаж! Идет классовая борьба за хлеб — на нас наседают со всех сторон: кадеты, эсеры, меньшевики, особенно Громан. Умный, сильный враг! Но с ним приходится считаться. Словом, в продовольственном деле нам еще только предстоит захватить власть...
— Ну, хотя бы не сообщайте пока в газетах о моем назначении, — попросил Александр Дмитриевич.
— Это почему же? — удивился Владимир Ильич.
— Ну как же? Ведь я буду уже третьим наркомом продовольствия. А вдруг и меня придется снимать? Несолидно как-то получится — чехарда.
— Что ж? Пожалуй, это резонно.
И вот новоявленный «наследник» Марии Федоровны облачился в свой единственный костюм, старательно повязал далеко не новый галстук и едет по изрытому снежными колеями Невскому проспекту.
Пустынна и безмолвна главная улица России — совсем не то, что в прошлый приезд. Редкий извозчик попадется навстречу: протрусит озябшая лошадь, проскрипят на проталинах по торцам мостовой полозья — и не оживят картину, а только подчеркнут, усугубят общее уныние. И еще заметнее станут безлюдье, настороженное, выжидательное оцепенение вокруг.
По самой середине мостовой, там, где надо бы идти трамваям, устало движется цепочка балтийских моряков. Кто в стоптанных, но все же форменных ботинках, а кто уже и в пехотных сапогах, в обмотках. На рукавах бушлатов, на брюках там и тут следы золы да вдобавок дырки от углей: пообгорели, видать, согреваясь где придется в эту долгую нелегкую зиму.