Выбрать главу

Цюрупа уж было хотел начать говорить, стоя рядом со своим противником, но в этот момент двери зала распахнулись и тесной группой в него вошли члены только что назначенной коллегии Наркомата по продовольствию. Впереди шел Николай Павлович Брюханов — коренастый, плотный крепыш, в защитном френче, с кобурой нагана на офицерском ремне. Бородка, усы, как у д’Артаньяна, да и весь он чем-то напоминал мушкетера, готового отражать нападение, весь — воплощение решимости, непреклонности, надежности.

Как бы не давая усомниться во всем этом, следом степенно шествовали импозантный, видный Владимиров, высокий, стройный, внушительно-уравновешенный и такой же крупный, заметный сразу Свидерский: походка рассудительного человека, добрый, но проницательный взгляд, казалось, это идет умное спокойствие, предупредительная готовность, облачившиеся в черную пиджачную пару со строгим галстуком.

За ними — человек военного облика — Кузько, прапорщик-большевик, только что из армии, и шаг четкий, без колебаний, да и в поступках твердости ему, видно, не занимать.

Мануильский — жгучий брюнет, в безукоризненном английском костюме, сердито водил по сторонам пронзительным взглядом все видящих, все замечающих глаз — такого лучше не тронь: спалит, испепелит на месте...

Все они молча, но выразительно оглядывают зал и останавливаются рядом с Александром Дмитриевичем. Их спокойная уверенность невольно передается и ему.

Зал как-то сразу настороженно угомонился. Громан подался назад, и теперь Александр Дмитриевич легко оттеснил его и занял трибуну. Нащупав, как спасительный поручень, холодную литую подставку лампы, он сжал ее, глянул прямо в насторожившиеся лица:

«Теперь только не терять времени! Ошеломить! Бросить бомбу!»

Он набрал побольше воздуху и начал:

— Я слышал все, что здесь говорилось. И все- таки я уверен, что мы будем работать вместе.

При этих словах многие из присутствующих недвусмысленно покосились в сторону кобуры на поясе у Брюханова.

Александр Дмитриевич понимающе улыбнулся:

— Нет. Вы не должны опасаться. Это ваши новые товарищи по работе. Будем вместе работать для народа, для отечества...

— Избегайте употреблять будущее время! — нашелся наконец Громан и подступил к трибуне.

— Отчего же?

— Будете ли вы вообще существовать уже завтра?..

— Разворовали все, а теперь «вместе»!.. — снова оживились и задвигались чиновники. — «Народ»!.. «Отечество»!.. Ни денег, ни хлеба! «Вместе»!

— Мы — сотрудники Министерства продовольствия, а не Народного комиссариата, — крикнул кто-то из угла.

— Пусть так! — Удивительная ясность пришла вдруг к Александру Дмитриевичу — озарение спокойствия или спокойствие озарения. И он заговорил теперь убедительнее, проще: — Пусть даже завтра нас не будет вообще. Но сегодня — скажите мне по совести — какой порядочный человек, будь он служащим Министерства продовольствия или Народного комиссариата по продовольствию, какой порядочный человек может позволить себе устраивать забастовку, когда десять миллионов его соотечественников голодают?..

— Разруха в стране — результат захвата власти большевиками! — перебил его Громан. — Пока существует ваша власть, мы продовольственного дела все равно не спасем!

— Во-первых, — ответил Александр Дмитриевич, не давая опять разбушеваться слушателям, с пристрастием наблюдавшим за схваткой, — во-первых, страна голодала и год назад, когда нашей власти не было и в помине. В Министерстве продовольствия сидел тогда не я, а вы, милостивые государи! Это во-первых. А во-вторых, продовольственный аппарат, кормящий, плохо ли, хорошо ли, но кормящий миллионы людей, и сейчас находится в ваших руках! Я не посягаю на ваши убеждения, но думаю, что вы согласитесь со мной, употреблять этот аппарат в качестве орудия политической борьбы недопустимо, Больше того! Нечестно!

Эх, зря погорячился! Чуть сорвался — и опять гудят, беснуются министерские служащие.

— Они еще говорят о честности! — опять крикнул кто-то из угла высоким фальцетом.

— Спросите его, что он делал в день разгона Учредительного собрания! — яростно вопрошал другой голос.

Громан поднимает руку — и его единомышленники нехотя умолкают.

Дождавшись тишины, он обращается к Цюрупе и членам коллегии, тесно обступившим трибуну:

— А какой прок от нашего аппарата, если с момента захвата вами власти на местах нет подвоза хлеба?

— Это вам бы хотелось, чтобы его не было! — запальчиво не уступает Цюрупа. — Я только что приехал из Уфы. Товарищ Брюханов и товарищ Свидерский приехали со мной вместе... Мы собрали там в одном из уездов бедноту, раздали крестьянам помещичьи земли и скот, после чего подвоз хлеба в этом уезде сразу же увеличился. Не везет хлеб сельская буржуазия, та, что спит и видит гибель революции. Трудовое крестьянство нас поддерживает.