Он уперся кулаками в стол, поднялся, выпрямился наперекор всему: «Нет же, нет, не свалюсь!» — и пошатнулся. Но в то же мгновение, знакомая — тут не ошибешься, чья это могла быть еще — рука жестко обхватила его, поддержала и помогла устоять:
— Что с вами, батенька?
— Ничего, Владимир Ильич.
— Выпейте воды.
Он хлебнул из стакана, и сразу же серая муть перед глазами прояснилась, очертания предметов стали резкими, как в синематографе, когда сперва изображение не в фокусе, а потом вдруг становится отчетливым. Прямо перед собой Александр Дмитриевич увидел встревоженные глаза Ленина. Вздохнул глубоко, сделал еще глоток, еще, еще:
— Ух!.. Хорошо! Спасибо...
— Как же так, дорогой мой? Почему не бережете вы казенное имущество?
— Какое казенное имущество, Владимир Ильич?
— Наркома Цюрупу. А ведь вам еще предстоит — сегодня же! — отстаивать декрет во ВЦИК. А там один Федор Дан чего стоит! Это вам не Рыков! Не-ет...
И несколькими часами позже Александру Дмитриевичу пришлось убедиться в справедливости этих ленинских слов.
Просторный и уютный зал ресторана «Метрополь», уже привыкший к словесным баталиям с тех пор, как из него выкинули столики, составили стулья рядами, а на помосте для оркестра водворили председательский стол Свердлова, то и дело содрогался словно от взрывов.
И Дан и Мартов, как дважды два, доказывали, что ни одна из мер, предложенных народным комиссаром продовольствия, к желаемому результату не приведет, что надо ждать только краха хлебной монополии вместе с крахом всего народного хозяйства, что продовольственная катастрофа задавит не только Советскую власть, но и саму революцию.
И Дан и Мартов откровенно смеялись в лицо Александру Дмитриевичу во время его доклада, держались уверенно, показывая всем, и особенно иностранным корреспондентам, что меньшевики живы- здоровы, что они заседают здесь, в высшей инстанции страны, в ее парламенте, что они — сила, которую нельзя сбрасывать со счетов.
Меньшевиков поддержали правые эсеры.
Левые эсеры, как всегда, заколебались.
Но вот Ленин сказал что-то Шлихтеру, сидевшему с ним рядом.
Шлихтер поднялся на трибуну...
Чаша весов начала склоняться в другую сторону: Шлихтера и Цюрупу поддержали большевики — члены ВЦИК, и в конце концов Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет большинством голосов принял декрет о продовольственной диктатуре, представленный наркомом Цюрупой.
После заседания Александр Дмитриевич вышел из «Метрополя» вместе с Лениным.
Владимир Ильич достал часы:
— Батюшки! Семнадцать минут второго!
— Да-а... — вздохнул Цюрупа. — Двадцати четырех часов в сутках нам явно недостаточно.
— И все-таки это чертовски здорово: свергать буржуазию! — довольно улыбнулся Ленин. — Пройдемтесь пешком? Тут ведь совсем недалеко. — Он махнул рукой шоферу. — Поезжайте, товарищ Гиль! Отдыхайте. — И, закинув снятое пальто за спину, зашагал, мечтательно поглядывая на ночное весеннее небо.
«Как он может столько работать? — думал Цюрупа, шагая рядом с Лениным по пустынной и тихой Воскресенской площади. — Как выдерживает? Как успевает? Ведь одни только наши — продовольственные — заботы сколько сил и времени отняли! Кроме декрета о диктатуре обсуждали и приняли еще постановление о мобилизации рабочих на борьбу с голодом. А еще — вместе со мною — Ильич написал телеграмму всем губсовдепам и губпродкомам: «Петроград небывало катастрофическом положении. Хлеба нет. Выдаются населению остатки картофельной муки, сухарей. Красная столица на краю гибели от голода...» Потом звонил в Главод, чтобы ускорили перевозки хлеба, в НКПС — требовал детально разработать план ремонта больных паровозов. И ведь все это только по нашим делам! А еще — заключение перемирия на германо-украинском фронте, статья «О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности», заседания ЦК — внешняя политика. И еще, и еще...»
— Нет! — отвечая на какие-то свои мысли, убежденно произнес Ленин. — Я бы не поменялся судьбой ни с кем из живших до нас и ни с кем из тех, кто будет жить после!.. Какая ночь, а? И звезды! Бледные, точно размытые: едва просвечивают. Но все же просвечивают! Майские звезды!.. Скажите, вы помните себя влюбленным?
— А вы? — задумчиво улыбнулся Цюрупа.
— Еще бы!
И оба умолкли.
Патрульный, одиноко цокавший коваными каблуками по булыжнику против здания городской думы, взял на караул.
— Здравствуйте, товарищ! — Ленин приложил ладонь к козырьку фуражки, взял Цюрупу под руку, вздохнул. — Хорошо бы сейчас стоять этак где-нибудь в лесочке, в таком тихом голубеньком лесочке, чтобы лопнувшими почками пахло, — ждать с ружьишком... — И, пройдя еще несколько шагов, вдруг остановился перед столбом на краю тротуара, посмотрел вверх. — А фонари так и продолжают саботажничать?