— Почему с этим «делом» вы решили обратиться ко мне?
— Почему? Потому, прежде всего, что вы кажетесь мне наиболее разумным и компетентным из всех ваших товарищей. И в то же время именно вы, — Громан придвинулся к столу и, как пистолетом, уперся в грудь своего собеседника указательным пальцем, — именно вы повинны в той всеобщей дезорганизации, которую порождает ваша власть и которую, как я слышал, вы собираетесь усугубить, подготавливая новый, беспрецедентный декрет о каких-то классовых организациях в деревне — этих узаконенных основах для братоубийственной войны и всеобщего грабежа.
— Кто знает? Может быть, эти организации окажутся не так уж плохи? Поживем — увидим, — спокойно заметил Цюрупа.
— То же самое вы говорили о Бресте, однако жареные рябчики германской революции, насколько мне известно, не влетели прямым трактом в рот?
— Это слова Виктора Чернова!
— А я не боюсь повторять умные слова, чьи бы они ни были. Вот Ленин говорит вам: без помощи рабочих Компрод есть нуль. А где, где, я вас спрашиваю, эта помощь? С каждым днем изоляция ваша становится все очевиднее, ощутимее!
— Изволите принимать желаемое за действительное!
— У вас же земля горит под ногами! — сорвался Громан.
Цюрупа снова встал, и, разделенные столом, словно барьером, они с яростью уставились друг на друга. Не давая противнику раскрыть рот, Громан закричал:
— Вас уже не поддерживают даже те организации, где нет, или почти нет, ни меньшевиков, ни социалистов-революционеров, где вашей партии принадлежит ведущее место. В Твери, на губернском продовольственном съезде, громадным большинством голосов принята резолюция о свободной торговле хлебом. То же самое в Московском продовольственном комитете, в Саратове, Казани, Воронеже, Пензе... Я уже не говорю о наших, петроградских, организациях.
— Ваши организации — это еще не рабочий класс! — попытался укротить его Александр Дмитриевич, но тут же пожалел: напрасно, ох напрасно дал Громану новый повод.
А тот уже вопил на весь кабинет:
— «Рабочий»?! «Рабочий»?! — и стал вытаскивать из кармана какие-то бережно сложенные бумажки. — Вот! Вот! И вот! Беру наугад, первую попавшуюся! «Общее собрание кондукторов станции Смоленск Александровской железной дороги, обсудив вопрос о продовольствии, заявляет: так жить невозможно. Мы категорически просим принять меры, чтобы в кратчайший срок дать нам хлеба! Голодному не до работы; многие разъехались добывать хлеб для спасения голодающих семейств. Голодные кондуктора отказываются сопровождать поезда, грозит остановка движения. Терпения больше нет!» Вам мало? Вот еще! У меня все карманы набиты резолюциями, телеграммами, сообщениями. Голодные волнения сормовских рабочих вылились в стачку. И вам это, безусловно, известно! То же самое в Павловске, в Колпине, Рыбинске! Я опять не говорю, не упоминаю о Петрограде, где голодные волнения принимают уже погромную окраску! Вот еще письмо. Вот! Вот! Вот! В Дулеве остановились торфяные разработки! Выкса просит: «Не губите завод! Высылайте хлеба! Все меры исчерпаны!»
Ну что ты с ним сделаешь?! Насел — и ни дыхнуть, ни охнуть. Тычет прямо в лицо бумаги, шелестит перед самым носом.
— Вот! Вот! Вот! Читайте сами: «На митинг в Костроме были вызваны местные крупные мукомолы, которых толпа умоляла (вы слышите: «умоляла»?!) взять дело продовольствия в свои руки: «Не нужны нам эти комитеты и контроли, они нас погубили, пусть будет все по-старому — в торговле купец и покупатель, на фабрике — фабрикант и рабочий»». Боже мой! Боже мой! И это наша страна! Наша родина! Наш народ, которому мы отдали все, что могли, ради которого лишили себя юности, шли в ссылку, от всего отказывались!.. — Он вдруг опустился в кресло, задышал тяжело, с надрывом, точно вот-вот готов был разрыдаться. — Поневоле согласишься с Зинаидой Гиппиус: «Как в эти дни невероятные позорно жить!»
Громан вскочил, схватился за голову и неожиданно, круто повернувшись на каблуках, выбежал из комнаты.
«Зачем он все-таки приходил? — Александр Дмитриевич подошел к двери, приоткрыл, выглянул: да, действительно ушел, совсем ушел. — Чего он хотел? Прощупать? Сбить с толку? Запугать?.. Скорее всего, и то, и другое, и третье... Но если отбросить обычную меньшевистскую истеричность, он прав, во многом прав... «Без помощи рабочих Компрод есть нуль...» Н-да-а... Дела!.. Какой, однако, стих! Должно быть, из последних? «Как в эти дни невероятные позорно жить!» Н-да... Господи, о чем я думаю?! Им — стыдно жить... а Ленин гордится, что живет в эти дни...»
От дальнейших размышлений его отвлек вошедший в кабинет курьер Гриша:
— Вот. Срочная. Из Вышнего Волочка.