— Просто уж и не знаю, что делать, товарищ народный комиссар...
— Что такое? Говорите толком.
И командир-продовольственник начинает глуховатым, прокуренным баском:
— Значит, так... Хлеба мы нареквизировали там довольно, товарищ народный комиссар. Отправили его на ссыпной пункт — вроде бы все идет как надо. Да... Но не тут-то было. Кулаки по всей округе разослали гонцов: так и так, мол, отбирает Советская власть все продукты, какие только есть в селах, — не только хлеб, но и масло, и крупу, и яйца, а скоро и девок сверх шестнадцати годов реквизировать зачнут. Да...
— Да вы курите, курите, — подбадривает его Цюрупа. — Не стесняйтесь. Я тоже курильщик отчаянный.
— Да... — повторяет рассказчик протяжно, раздумчиво и продолжает: — Конечно, вокруг волнение поднялось. Отряды ихние, кулацкие то есть, организуются. С винтовками, с обрезами, даже пулемет откуда-то взялся — должно быть, с фронта запасливый хозяин прихватил.
— Даже пулемет?! — искренне удивляется Цюрупа.
— Именно! — подхватывает гость, оживляясь. — На полную серьезность дело идет. По всем дорогам ихние разъезды. Отряды кулацкие постепенно наш отряд обкладывают со всех сторон, но в бой, правда, не вступают.
— Не вступают? Отчего же? Как вы думаете?
— Кто их знает, товарищ народный комиссар? Издали все как-то на нас поглядывают, ждут чего-то вроде бы.
— А чего ждут? Как вы думаете?
— Чего ждут? Да, наверно, когда еще серьезнее все это завернется — гражданская война то есть. Да... Так вот. Только один раз за все время напали на нашего сопровождающего — боец из отряда хлеб сопровождал на ссыпной пункт. Остановили в поле четверо верховых, избили, две раны в голову нанесли, предупредили, что в другой раз убьют — пусть на себя пеняет, если согласится ехать, и все, больше ничего не было, никаких происшествий за полтора месяца. А тут вдруг заходим всем отрядом в один хутор, вернее, в деревню маленькую, всего-то двадцать шесть дворов. Зато дворы — один к одному, сплошь кулацкие. Обращаемся, конечно, как положено: так и так, граждане, сдавайте излишек хлеба для голодающих братьев — рабочих и крестьян. Но никто не сдает. Хоть бы пудик для смеху!
— Неужели никто? — насторожившись, придвигается к нему Цюрупа.
— Обязательно! Это уж у них повадка такая, товарищ народный комиссар. Ежели кто первый понесет, тому несдобровать потом: один за всех — все за одного, сидят по дворам и ни гу-гу, как мыши. Да... Ну, мы, конечно, ждать не стали, пошли по дворам. Заходим в первый двор — заборище, что твой частокол крепостной! — отворяем калитку, конечно, прикладами... Откуда ни возьмись — пес: рыжий, шерсть дыбом. Куда твоему волку — медведь, тигр! Не успели рта раскрыть — он бойца нашего товарища Лютова за горло! Ну, я, понятно, товарищ народный комиссар, в него пол-обоймы высадил, в этого самого пса. Только Лютову нашему это уже без всякой пользы... Да... Тут как раз хозяин выбегает — мурло вот такое, поверите? И хозяйка из хаты. И что же вы думаете? По ком она причитает? Кого ей жалко? «Ах, Букет ты мой, ах, надежа-хранитель!» Это пса так зовут, стало быть, — Букет! Вы представляете, товарищ народный комиссар?! Ну, я, конечно, вгорячах всех хотел в расход вывести, а хутор их поганый сжечь, но не знаю, какой ваш на то приказ будет...
Что же, в самом деле, предпринять? Как решать такие проблемы? А они ведь возникают каждый день...
Жечь? Стрелять?
Да ведь этак, чего доброго, не слишком ли много пострелять и сжечь придется?..
Как же все-таки быть?
Думайте, думайте, Александр Цюрупа, ищите разумный выход! Ищите — и обязательно найдете, как уже не раз бывало: найдете, потому что не можете, не имеете права не найти...
Так бегут сутки за сутками: вечерами — заседания Совнаркома и ВЦИК, по ночам — спешная подготовка декрета об организации и снабжении деревенской бедноты, с утра — текущие дела.
Вот входит в кабинет Отто Юльевич Шмидт. Как всегда, молодцеватый, прямой, весь какой-то начищенный, отутюженный. Цюрупа очень любит его. Между ними разница в возрасте — двадцать один год, и Александр Дмитриевич относится к Шмидту с отцовским радушием, чуть покровительственно, но вполне уважительно. Этот молодой приват-доцент, подававший большие надежды и оставивший университет ради служения революции, в Наркомпроде тоже оказался на своем месте. Уж если он берется за дело, то будьте спокойны — можете не проверять исполнение. И так во всем. Шмидт — это образец талантливой организованности и порядка.