— Пожалуйте, пожалуйте, ваше сиятельство! — зазывали они и обтрепанную цыганку, и отставного генерала, и Александра Дмитриевича, и штатских с военной выправкой.
— Постимся, братие, постимся, — отмахнулся Цюрупа, лукаво и чуть виновато улыбаясь.
— Вроде бы не время! — заметил один из монахов — тучный, с одутловатым плоским лицом, похожим на сковороду.
— По новому стилю завсегда время! — лихо вмешалась личность неопределенного возраста и неопределенного цвета, но с определенным запахом сивухи и с лотком, висящим на шее. А на лотке чего только не было! Пуговицы и подтяжки, дамские украшения и аптекарские товары, колоды карт и молитвенники, детские соски и порнографические картинки — ни дать ни взять, ходячий универсальный магазин Мюра и Мерилиза.
А вот еще один торговец — китаец. Весь обвешан сорванной со стен чьей-то спальни обивкой и какой- то невообразимо пыльной дрянью, но не унывает, а знай нахваливает товар:
— Шибко шанго! Шибко шанго!
Еще «коммерсант» — уже из другого клана торгового интернационала: татарин. Еще... Еще!..
Да, ходячих мюров и мерилизов здесь хоть отбавляй.
Из корзины, неизвестно как держащейся на чьей- то голове, нарасхват идут копченые куры: покрупнее — десять рублей, помельче — семь.
— Отчего так дешево?
— Оттого что копченые.
— А отчего копченые?
— Оттого что несвежие, — философски замечает подвыпивший лоточник и многозначительно подмигивает Цюрупе.
Оживленно и весело в толпе. Разговоры вокруг самые что ни на есть животрепещущие:
— Вы слышали? Объявлена регистрация ценных бумаг.
— То аннулируют, то регистрируют! Вы пойдете?
— За кого вы меня принимаете?!
— Если регистрируют, значит, признают их ценность. Думаю, самое время скупать.
— Вы полагаете?
— А как же! Вон Краснов-то!.. Вы что, не слышали?.. То-то и оно! И так уже по семьдесят пять процентов дерут — это за аннулированные-то бумаги! Хи-хи-с!
— За «аннулированные»? Надо же!
— Почем червячки?
— Шестьдесят рублей фунт.
— Господи! Разорение! Хоть выброси аквариум.
— Ничего, мадам! Скоро черви подешевеют. Скоро все станем кушаньем для червей, как сказал Гамлет — принц датский...
— Не забыли — завтра состязания — полуфинал? Пойдете?
— А! Чего я там не видел?
— Ну уж это вы зря, мамочка! Команда «СКЗ», я вам доложу!.. Один голкипер Соколов!.. А бек Бочаров?! А центрхавбек Селии?! Если б не ударялся иногда в виртуозность, больше б думал об успехе всей команды!..
— А вот кто забыл купить рыболовные крючки?! Крючки рыболовные — самоловные! В наши дни рыбная ловля не развлечение, а пропитание.
«В самом деле!» — усмехнулся Александр Дмитриевич, вспомнив, сколько удильщиков сидит сейчас от зари до зари по берегам Москвы-реки.
— Норвежские крючки! Не нужны червячки!..
— А вот вафли — слаще меда, фабричная упаковка, пять рублей — дешевка.
— Знаем мы ваши вафли! Надысь принесла домой, а там щепки да битый кирпич. «Фабричная упаковка»!..
От края до края широкой улицы с бульваром посередине — платья, обувь, старая мебель, снедь.
— Сережки бриллиантовые есть.
— Почем?
— Семь тысяч.
И с видом заговорщиков двое отходят в сторонку — к стене Спасских казарм.
А у стены играют в «три листика». «Игроков» целая труппа: парнишка-банкомет лет семнадцати и четверо бритых, как актеры, господ в чесучовых пиджаках, в жестких соломенных шляпах, с золотыми перстнями на пальцах. Эти «партнеры» делают игру — заманивают какого-нибудь дядю, выгодно опроставшего свой мешок от сервиза из фамильной коллекции графа Юсупова, и банкомет забирает у него деньги с помощью нехитрой карточной манипуляции.
Разнообразие товаров вокруг удивительное, и покупатель находится на все, даже на сережки за семь тысяч!
Но и здесь Александр Дмитриевич был поражен тем, что увидел у обочины тротуара. Сидя на каменных плитах, пристроился торговец с большой бельевой корзиной. Торговец как торговец, ничего особенного. Подвернутый фартук, смазные сапоги, картуз. Видно, что не здешний (похож на прасола — в Москве такие не живут).
— Откуда? — спросил у пего Цюрупа.
— Курские мы.
В корзине у торговца — хлебные куски, навалом, гора кусков. Черствые. По фунту, должно быть, и более. Хлеб всех сортов. Александр Дмитриевич давно уже не видал такого: добрый, ржаной, испеченный в русской печке, со следами угольков и золы на нижней корочке, сеяный, белые, пшеничные горбушки, даже краешек кулича вызывающе смотрит из. угла корзины изюмными глазками.