«Все это было бы так, если б Деникин не занял уже Тихорецкую и Армавир, не наступал на Екатеринодар... Да. Пожалуй, все-таки прав Брюханов: вряд ли мы успеем достроить дорогу. И все же. Все же! — Александр Дмитриевич подчеркнул слово «разобраться», помешкал, подчеркнул еще, задумался. — Пожалуй, надо расширять заготовки не на юг, а на север от Царицына: здесь наши военные перспективы куда лучше...»
Он записал на листке:
«Новый хлебный район: Саратов—Самара. Выяснить. Готовиться. Все предназначенные на обмен товары — Царицыну».
Поднял голову:
— Что там, Софья Григорьевна?
— Вот, Александр Дмитриевич, новые телеграммы.
— Давайте, давайте их сюда! Так. Ну-ка, ну-ка, что там?! «Восемнадцать цистерн бензина». Очень хорошо! «Три цистерны подсолнечного масла, два вагона кофе, пять вагонов груш, тридцать пять вагонов сена»... Прекрасно!
Каждое новое получение радовало Александра Дмитриевича, как ребенка. Он, в полном смысле, отдавался работе. И она приносила ему не только максимум деловых успехов, но и каждый день ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь все желания и стремления его, все помыслы, все горести и радости сосредоточились в ней — в работе, которой весь он был поглощен. И каждый успех в работе стал для него настоящим праздником, настоящим торжеством.
Действовать, действовать, действовать! Виды на урожай в Царицынском районе обнадеживающие. К тому же и старые запасы еще не исчерпаны. Ведь, по расчетам специалистов, не взято и тридцатой доли того, что есть, что буквально лежит под руками! Сколько там скота! Только в одном районе Котельниково, говорят, около сорока тысяч голов! И столько же в Астрахани...
«Там». Вот в чем беда: там, а не здесь. И переправить такую массу скота невозможно: нет сена. Нужны — там нужны! — бойни, холодильники, консервные фабрики, солильни, мастерские для выделки кож. Ничего этого нет и в помине. Здесь — голод, а там гибнут ценнейшие продукты. Доколе же ВСНХ будет бездействовать?!
Цюрупа едет к Рыкову, доказывает, убеждает, воюет. Сам делает все, чтобы добыть необходимое оборудование, соль, консервную жесть, послать специалистов, сберечь драгоценное мясо, во что бы то ни стало сберечь, сохранить!
А продукты все идут и идут из Царицына, из Саратова, из Камышина...
Под вечер Цюрупа на элеваторе. Подходит маршрут с хлебом. Александр Дмитриевич идет вдоль вагонов, поднимается в один из них. При свете «летучей мыши» тускло мерцают стволы ружей, тепло розовеет насыпанная двумя холмами пшеница. Он невольно притрагивается к ней, точно гладит, ласкает зерно, берет в горсть, задумчиво смотрит.
Но что это? Что-то тяжелое...
На ладони — пуля.
Кто-то, плохо видный ему, не то жалуется, не то хвастает из угла:
— Возле Раковки в два часа ночи паровоз и пять вагонов с рельсов сошли: казаки шашки подложили пироксилиновые. Ну, мы, понятно, в цепь рассыпались, ждем... Броневик пришел на подмогу — отбились... Целый день простояли на этом месте... Весь груз — мануфактуру там и прочее — все в целости довезли, сдали... Обратно едем — та же песня. Ночью прибыли на станцию Филоново, а казаки окружили ее. «Ура!» — кричат, свистят, матерятся, из пулеметов бьют. До одиннадцати часов утра бой шел, едва вырвались. Только отъехали — впереди путь разобран, на целые три версты!..
— Здравствуйте, товарищи! — прервал их Цюрупа, входя в полосу света. — С приездом вас, с возвращением благополучным!
— Спасибо. На этот раз вроде верно — все живые воротились...
«На этот раз»!.. — Александр Дмитриевич пригляделся: в углу вагона, рядом с тем бойцом, что рассказывал, на небольших тесовых нарах полулежал юноша — совсем еще мальчик — в тельняшке, которую он, видимо, где-то выменял, в матросских «клешах», подхваченных гимназическим ремнем. Голова его и правое плечо белели в полутьме уже несвежими повязками.
«Вот так же и мой Митя где-нибудь... — подумал Цюрупа о старшем сыне. — Доброволец! Красногвардеец семнадцати лет!.. Кажется, их полк сняли с фронта и перебросили куда-то под Тамбов — реквизировать хлеб». И с какой-то непонятной, нелепой надеждой он вдруг спросил юношу:
— А под Тамбовом вам бывать не приходилось?
— Ну как же! — ломающимся баском самодовольно ответил тот. — Как же! В самую заваруху: семнадцатого-восемнадцатого июня, когда беляки Тамбов захватили. Что там делалось, мать честная- родная! Дорогу на Москву банды обложили. Наши все заградительные отряды сняли, все реквизиционные — все на дорогу! Станция Токаревка — на всю жизнь запомню! В одиннадцать вечера поезд наш тронулся, при потушенных огнях, самым тихим ходом. А мы цепью рассыпались вдоль полотна. А у них три пулемета на тачанках... Верст семь так шли — раненых не смогли подобрать, но хлеб спасли.