«...Не смогли подобрать»! — вздрогнул Александр Дмитриевич. — Что, если Митя?.. Нет! Нет! Не может быть!»
Все же он спросил:
— Дмитрия Цюрупу не встречали там, случайно? Тоже воюет... Такой же, как вы, молодой...
— Цюрупу? Что, наркомов сын, что ли? Ваш то есть?
— Да нет. При чем тут я? — смутился Александр Дмитриевич: не козырять же перед ними тем, что у него, у наркома, сын вот тоже воюет, как все, рядовой солдат. — Не встречали, значит?
— Кто его знает? Да не приходилось, вроде.
«Боже мой! Боже мой! Слово «хлеб» стало вплотную со словами «кровь», «смерть»!.. С разведчиками так не расправляются, как с продовольственниками. В станице Платовской генерал Попов застал продотряд, которому население сдавало хлеб, — командир и комиссар распяты, порублены все продотрядовцы и триста пятьдесят местных жителей — старики, женщины, дети...»
И среди всего этого — его сын, его первенец — Митя!..
— Да уж лучше на фронте, чем на этой работе, — как бы подтверждая его мысли, вслух подумал раненый юноша.
Поговорить бы с ним еще, походить по составу, расспросить других: может, кто видел Дмитрия Цюрупу? Но пора на заседание Совнаркома.
Александр Дмитриевич дотронулся до шершавой обветренной руки юноши, порывисто сжал ее, потом нащупал у себя в кармане теплый жесткий комок, завернутый в бумагу. Он берег его с утра на ужин: без всего привык обходиться, даже голод терпел, не мог обойтись только без одного — без чая с сахаром.
— Возьми-ка, сынок! — Цюрупа оставил белый комочек раненому и поспешил к двери.
Но как ни торопил Александр Дмитриевич шофера, как ни гнал тот машину, все равно опоздали.
Хмурясь, Ленин поднялся и вместо приветствия укоряюще протянул навстречу часы:
— Придется объявить вам выговор и занести в протокол.
— Мне — выговор?..
— Да-с. Вам. За опоздание.
— Помилуйте, Владимир Ильич! — шутливо начал выкручиваться Александр Дмитриевич. — Послушайте сначала, что я вам скажу...
— Ну? Что?
— Вот телеграмма Якубова из Царицына. Адресована мне... Всего за июнь отправлено две тысячи триста семьдесят девять вагонов продовольствия. В том числе пшеница... ячмень... крахмал... жмыхи...
— Звучит просто как музыка, — покачал головой Ленин.
А Цюрупа, вдохновляясь, словно стихи декламируя, продолжал и продолжал перечислять:
— ...Мука... масло подсолнечное... семя льняное... хлеб ржаной... Все это отправлено в Петроград, в Москву и Московскую губернию, в Смоленск, в Тулу, в Ярославль, во Владимирскую, Псковскую, Тверскую губернии... Прибавьте к этому шестьсот шестьдесят семь вагонов, заготовленных помимо Царицына! Прибавьте сто девятнадцать вагонов, переотправленных из Нижнего! Прибавьте отправки по воде: хлеба — триста шестьдесят четыре тысячи триста один пуд, зернового фуража — сто шестьдесят три тысячи семьдесят семь пудов, семенных грузов — тысяча двести пудов, всего... — Он покачнулся и упал.
Бросившиеся к нему товарищи подняли его, уложили на диван:
— Что такое?!
— В чем дело?!
— Доктора!
— Доктора скорее!
— Позвоните в амбулаторию...
Прибежал запыхавшийся врач, осмотрел, выслушал, постукал.
— Что с ним? — спросил Ленин.
— Это сейчас пройдет, Владимир Ильич... Надо дать ему чаю... Это голодный обморок.
Седьмая глава
«Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совершенно невозможны в обращении с казенным имуществом.
Предписание: три недели лечиться! И слушаться Лидию Александровну, которая Вас направит в санаторий.
Ей-ей непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться!
Привет! Ваш Ленин».
«13.VII. 1918 г.
Наркому тов. Цюрупе предписывается выехать для отдыха и лечения в Кунцево в санаторию.
Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Александр Дмитриевич спрятал два листочка из ленинского блокнота, которые бережно хранил, и выглянул в окно.
Экое буйство зелени! Вековые вязы лениво раскачиваются под напором теплого ветра. Скворцы, уже ожиревшие, выкормившие птенцов, важно расхаживают по утоптанному песку аллеи.
Тишина, безмятежность, минувший век! Трудно поверить, что вокруг бурлят страсти — миллионы людей воюют. Деникин занял Тихорецкую и Армавир. Расстрелян Николай Романов. Чехословаки захватили Симбирск и Уфу.
Да, Уфу!
А Маше с детьми не удалось выехать. И от них никаких известий.