Александр Дмитриевич смущенно, пожалуй, даже чуть виновато кашлянул.
— Детей у нас пятеро: старший, Дмитрий, уже в восьмом классе, а младшему, Волику, пяти еще нет. В общем, все хорошо, Владимир Ильич. — Цюрупа посмотрел на своего собеседника так, точно хотел сказать: «Я ценю вашу чуткость, но так же, как и вы, понимаю, что сейчас не время для разговоров о здоровье жены».
Ленин поймал этот взгляд, едва заметно кивнул и сразу, без перехода, с места в карьер объявил:
— Мы хотим назначить вас товарищем народного комиссара продовольствия.
— Продовольствия?.. — недоверчиво переспросил Цюрупа и с удивлением посмотрел на Ленина.
Ленин утвердительно кивнул.
Александр Дмитриевич ожидал чего угодно, только не этого. Только не Комиссариат продовольствия!
Он испуганно оглянулся, точно взывая о помощи, но сразу же понял, что делать нечего. В самом деле, что ему оставалось?! Категорически протестовать? Просить другую работу?
Не тот человек перед ним: чем яростнее будешь возражать, тем убедительнее он опрокинет твои доводы — прижмет к стенке.
Но...
Нет! Нет! Нет! Ни за что! Куда угодно, только не в Комиссариат продовольствия!
Он пустился на хитрость:
— Владимир Ильич! Я же никогда не состоял на государственной службе!
— И я не состоял.
— Мне ехать надо... — растерянно произнес Александр Дмитриевич, но тут же спохватился, что слова эти далеко не самые уместные в данных обстоятельствах, и оттого заволновался еще больше.
— Куда ехать? — улыбнулся Ленин и жестом усадил его в кресло у стола.
— Домой, в Уфу, — все так же смущенно продолжал Цюрупа.
— А вам известно, друг мой, что не далее как месяц и три дня назад партия большевиков совершила пролетарскую революцию? И, если мне не изменяет память, вы состоите членом этой партии, а стало быть, подчиняетесь ее партийной дисциплине?
— Да нет... Я не в том смысле... — Александр Дмитриевич встал и, поискав, куда девать руки, ухватился за спинку кресла, обтянутую чехлом. — Я... Ведь сидя здесь, у вас, в Петрограде, хлеба революции не добудешь.
— Гм... — промолвил Ленин и нахмурился, словно ему вдруг напомнили о самом тяжелом. — «Хлеб революции...» — задумчиво повторил он и заходил по кабинету.
«Вон как изменился при одном упоминании о хлебе, — сочувственно размышлял тем временем Цюрупа. — Еще бы! Это вам не переговоры с иностранными министрами: там, самое худшее, перехитрят тебя, — и не бой с «контрой»: самое худшее — убьют... «Хлеб революции» — верно спаяно: не «для революции», а именно ее — революции! — хлеб. Оторви одно от другого, и... Недаром в каком-то языке, говорят, слово «хлеб» означает «жизнь».
Ленин остановился прямо против Цюрупы и сказал ему:
— Послушайте, Александр Дмитриевич! — он коснулся ладонью борта его пиджака. — Сколько хлеба вы могли бы там добыть, у себя в Уфе?
— Пудов, ну... — Цюрупа запнулся, прикидывая: конечно, в губернии можно собрать миллионов тридцать. А вдруг сорвется?.. Наобещаешь и не выполнишь... Лучше пообещать меньше, а привезти больше. — Двадцать пять миллионов, Владимир Ильич! За эту цифру я, пожалуй, мог бы ручаться.
— Двадцать пять миллионов! — повторил Ленин. — Это, конечно, неплохо, очень неплохо. Но... — и он опять заходил из угла в угол. — Вы, безусловно, знаете, сколько хлеба поступало ежегодно на внутренний рынок России?
— Миллиард двести миллионов пудов, — не задумываясь, назвал Цюрупа хорошо известную ему цифру.
— Вот именно! — продолжал Ленин. — Это, как вы понимаете, и есть то количество, которое необходимо для нормальной жизни страны и которое мы должны заготавливать.
— Заготавливать, почти не имея денег, — произнес Цюрупа, — столько хлеба, сколько помещики и крестьяне поставляли на рынок?.. Это невозможно.
— Безусловно, — согласился Ленин. — Этого уровня на первых порах нам не достичь.
— Хотя бы половину! — вздохнул Цюрупа. — Хотя бы шестьсот миллионов пудов в первый год!..
— Дай бог, триста! — возразил Ленин. Он остановился, сел на свое место и добавил спокойно, без тени пафоса: — Если мы этого не добьемся, гибель революции, как вы понимаете, неизбежна.
— Миллиард двести миллионов и триста миллионов... — вслух прикинул Цюрупа. — А едоки те же.
— Едоки те же, аппетит разный! — подхватил Ленин. — Вы понимаете, о чем я говорю?