— Прекратить сейчас же!
Почему они сразу остановились? Почему послушали его? Пожалуй, он и сам тогда не смог бы этого объяснить. Но сто человек побросали колья, выхваченные из плетней, вилы, камни, кнуты, неохотно, но побросали. Видно, во взгляде его, в голосе, в движениях была какая-то необычная, неожиданная сила?
Да, да, именно так — была прежде всего такая подчиняющая убежденность, что нельзя было не услышать, не почувствовать ее в каждом его слове, в каждом шаге...
Вот что нужнее всего и сейчас: сила, убежденность, решимость.
И если ты претендуешь на то, чтоб сейчас руководить людьми, если тебя поставили на такое место, то уж изволь полной мерой реализовать свои благие порывы, так же как тогда, на том побоище.
Капризный излом снова вспорол небо, врезался в самую гущу черной листвы:
«Трах-та-ра-рах-тах-тах...» — садануло прямо над головой.
Александр Дмитриевич невольно отпрянул, но тут же вернулся, распахнул настежь обе створки окна и, придерживая их, раскинул руки, подставил грудь порывистому острому ветру:
«Что там толкуют о шаровой молнии? Плевали мы на молнию! Двум смертям не бывать!.. Зато как хорошо дышится! Как хорошо думается! Все сделано правильно. Надо только собраться, сосредоточиться и сделать еще один, самый важный, решающий шаг, как тогда, в имении, против страха, против сковывающего оцепенения...»
Утром он выписался из санатория и в полдень был уже в кабинете Ленина.
Владимир Ильич встретил его, словно продолжая разговор, начатый вчера:
— Что это такое?! Что такое, я вас спрашиваю?! — раскатисто звенел его голос.
— Что, Владимир Ильич? В чем дело? — В первый момент Александр Дмитриевич решил, что Ленин сердится оттого, что он до срока вернулся из санатория.
Но слишком уж разгневан он был. Не ходил, а метался из угла в угол, не говорил, а метал слова:
— Безобразие! Насмерть ругаюсь с вашим заместителем. Продовольственное положение из рук вон! Момент наивысшего напряжения: обострение борьбы с контрреволюцией, кулацкие восстания, принимаем специальные декреты о привлечении к заготовке хлеба рабочих организаций, об уборочных отрядах... А Брюханов, изволите ли видеть, когда я ему напоминаю, что надо всеми силами налечь на то, чтобы оба декрета на практике слились и дали нам наши отряды, Брюханов отвечает, что, по его наблюдениям, у рабочих особого желания принять участие в уборке не замечается!..
— Может быть, он попросту хотел констатировать факт, — заступился Цюрупа. — А на практике предпримет все возможное?..
— «Попросту»! — набросился на него Ленин и с маху хлестнул свернутой в трубку бумагой по столу. — Вы почитайте, что он пишет дальше. «Попросту»! Из его записки я заключаю, что Компрод неправильно понимает и применяет декреты. Видите ли, «у рабочих особого желания не замечается»!..
Он иронически, с каким-то задорным, недобрым вызовом склонил голову набок, остановился прямо против Цюрупы и заглянул ему в глаза так, словно требовал сейчас же, немедля душу перед ним выложить:
— Где доказательства? Где обращение Компрода? От какого числа? В какие заводы разослано? Когда и сколько?.. Боюсь, что Компрод ничего этого не сделал (судя по молчанию товарища Брюханова), а занимался черт знает какой бюрократической волокитой?
Он был обижен и потрясен одновременно: ведь мешали его работе, его делу, и это лично задевало его, возмущало все его чувства.
— Владимир Ильич! — начал Цюрупа. — Я, признаться, пришел, чтобы посоветоваться именно об этом. Надо бы, мне кажется, двинуть не только за хлебом, но и на помощь комбедам отряды рабочих. Однако...
— «...Но и на помощь», — повторил Ленин. — Садитесь, — и, чуть успокоившись, отошел за стол, к своему креслу, задумался. — Ну-с. Так что вас смущает?
— Я сомневаюсь: смогут ли рабочие, сумеют ли? Ведь сейчас не то, что полгода, не то, что даже три месяца назад. Сейчас в деревне ни в коем случае нельзя перегибать.
— Да. Это бесспорно. Наверно, вы, вместо того чтобы отдыхать в санатории, ходили по соседним деревням?
— Что вы, Владимир Ильич! Разве я первый раз в село попал? И потом — можно ли его узнать с наскока, за один визит? Просто я на досуге много думал...
— Безусловно! — оживился Ленин. — Средняя часть крестьянства колеблется.
— Колеблется, несмотря на наши промахи и поражения, — задумчиво произнес Александр Дмитриевич. — Землю-то мы ей дали, не кто-нибудь, а мы.
— И она готова нас поддержать, — за него досказал Ленин.
— Убежден! — подхватил Цюрупа. — Но среднему крестьянству очень не нравятся наши крайности. Очень! И поэтому я не уверен, смогут ли рабочие провести такой сложный, требующий, если хотите, известных дипломатических навыков и способностей курс. Речь идет об отношении к нам большей части крестьянства. Это очень важно...