Ленин посмеялся, а потом к Цюрупе:
— Вот видите. А вы сомневались...
Когда Александр Дмитриевич вышел из Кремля, в голове у него вдруг зашумело, она сразу стала тяжелой, словно чем-то налитой. А в груди — не продохнешь, похоже, как если бы и в самом деле жаба заворочалась.
Он вернулся и тяжело присел на лавочку возле чудотворной иконы, и сейчас густо осажденной богомольцами, осторожно погладил левый бок:
«Ох! Неужели опять?..»
Восьмая глава
Новый урожай...
С таким нетерпением, с такой тревогой ждали его и, кажется, дождались наконец.
Но...
Заместитель народного комиссара продовольствия Николай Павлович Брюханов докладывал Ленину положение дел:
— Начавшаяся в свое время повсеместно жатва недоспелого хлеба сильно повредила нам — снизила и без того незавидный урожай.
Ленин сидел как-то бочком. Правая рука его, положенная на стол, ни секунды не оставалась без дела: то скользила по листку для заметок, то переворачивала карандаш и пристукивала им в такт словам Брюханова, то отодвигала в сторону и листок и карандаш. По временам он вскидывал взгляд на Брюханова и хмурился.
Тогда Николаю Павловичу вдруг начинало казаться, что Ильич думает о заболевшем Цюрупе, и он сбивался.
— Классовая борьба в деревне принимает все более изощренные формы, — собравшись с мыслями, продолжал Брюханов. — В Пермской губернии, например, духовные отцы зовут свою паству к свержению Советской власти не вообще, а путем разгрома комитетов бедноты. Любопытнейшее сообщение получено вчера из Тверской губернии. В деревне Сорокине Савцынской волости до сих пор властвует помещик.
Рука Ленина замерла на несколько мгновений.
— Да, до сих пор. Вот письмо.
— Нуте-с, нуте-с!
— «Наша деревня — это нынче особенная деревня, ибо у нас еще есть поработители и их рабы, — читал Николай Павлович, — и только маленькая кучка свободных граждан. До сих пор крестьяне не выгнали помещика-миллионера Бориса Голубева. Больше того, многие продолжают работать на него...»
— Черт-те что! — Ленин отошел к окну, стал смотреть на сбегавшие по стеклу капельки дождя, но вдруг обернулся. — И все же это пустяки! Да, именно пустяки по сравнению с главным. А главное в том, что хлеба нам по-прежнему не хватает. Не хва-та-ет, — повторил он раздельно и снова умолк.
Соглашаясь с ним, Николай Павлович тяжело вздохнул. Да и как же не согласиться с Владимиром Ильичем? В городах и на фабриках Смоленской губернии пять дней уже не выдают ничего. Ярославль снова сидит без хлеба. В Наркомпрод, в Совнарком, к Ленину приходят тысячи писем: рабочие требуют отменить запрет на провоз продовольствия из сел в города, разрешить закупки и обмен всем, кто пожелает. Даже такая крупная организация, как Московский Совет, добивается права на самостоятельные заготовки и свободный провоз хлеба...
— Что вы думаете о разрешении на льготный провоз хлеба в города? — перебил его мысли Ленин.
— Что я думаю? — переспросил Брюханов. — Я, Владимир Ильич, целиком поддерживаю Александра Дмитриевича: нельзя отступать от монополии ни на шаг.
— Но рабочие вполне резонно говорят нам: вы не можете накормить нас с помощью своей монополии — дайте нам возможность самим накормить себя. Что вы на это скажете?
— То же самое: отступать от монополии нельзя.
— А если временно?
— Ни на час. Ни на минуту.
— Это твердое убеждение?
— Да, Владимир Ильич. Безусловно.
Ленин подошел к нему, глянул в упор и словно признался:
— Невыносимо видеть страдания голодающих рабочих. Просто невыносимо...
Сергей Михайлович Бирюков отворил дверь служебного входа, вошел в пустую комнату директора- распорядителя, пристроил пальто на вешалке у стены, повернулся. Глядь — рядом человек, и уж очень знакомая спина.
Да ведь это Ленин!
— Здравствуйте, товарищ Бирюков!
— Здравствуйте, Владимир Ильич!
— На спектакль?
— Да вот, новую пьесу посмотреть. Говорят, уж очень хорошо Алексей Максимович написал.
— Мне тоже хвалили. Ну что ж? Пойдемте...
Никем не встреченные, они прошли в директорскую ложу, а там народу — не протолкнуться.
Откуда только набились? Все больше женщины. Принаряженные, шумливые, разгоряченные чем-то, должно быть ожиданием.
Едва удалось Бирюкову с Лениным усесться: спасибо, капельдинер принес два стула.
А женщины никакого внимания на пришедших не обращают — тараторят о своем:
— Вы на Зацепе, на Зацепе посмотрите, что делается!