Выбрать главу

Позавчера собрал всю ватагу и повел на Конку: искупались, посидали в «чолны», перемахнули разом на тот берег, опять купались, пока не посинели, потом, согреваясь, носились и прыгали, «как Монтигомы». Потом Сашко объявил: «Хлопцы! Кругом океан! Мы на необитаемом острове!» Засели с удильниками в камышах, наловили сазанчиков да окушков, развели костер, наелись ухи. Правда, не мешало бы посолить ее, да и ложками бы есть способнее, чем наскоро оструганными щепочками, но ведь зато — «на необитаемом острове».

Вчера всей компанией залегли в лесочке возле бахчи, дождались, когда Султан-Оборотень, превратившийся на сей раз в деда Панаса, прикорнет, опершись на кленовый дрючок, и — «За мной! На штурм Шипки!» — нахватали неподъемных арбузов и дынь, а потом лакомились ими в лесочке и зарывали корки, чтоб «следопыт не набрел». И хотя дома в огороде у каждого девать некуда и арбузов и дынь, все же с полной уверенностью можно сказать: таких сладких, таких душистых дубовок никто из хлопцев до сих пор не пробовал.

А однажды Сашко с друзьями отправился на древний чумацкий шлях. Идут мимо них обозы: телеги, фуры с мукой, с вяленой кефалью, с солью. Бредут гурты черкасских быков, отары овец, гарцуют всадники. Скрип колес, запах дегтя и конского пота, пение старого цыгана, пылюган аж до самого горизонта!

Куда, зачем идет и едет столько людей?.. И сколько же разного люда на свете!

Впервые большие серые глаза мальчика становятся задумчиво-грустными: и хочется туда, куда едут эти люди, и жалко их почему-то, и чуточку обидно оттого, что никто из них тебя не знает и никогда о тебе не вспомнит, и еще оттого, что кроме тебя на земле много-много людей, а кроме Алешек много-много других городов, в которых ты никогда не был и, быть может, так и не побываешь за всю свою жизнь.

И невольно вспоминается, как отец однажды, придя со службы, за обедом пожаловался матери:

— Сорок процентов крестьян нашего богом спасаемого уезда — безземельные и живут впроголодь от корки до корки.

«Безземельные... безземельные...» — повторял про себя Сашко запавшее в память слово, и вдруг так жалко, так жалко стало ему тех крестьян, которые живут впроголодь, и захотелось, чтоб у всех: и у крестьян и у других, неведомых ему людей, что идут мимо и скрываются где-то за пыльным шляхом, — у всех, у всех была бы земля, было бы вдоволь сладких арбузов и дынь.

— Пап, — грустно, с какой-то неизъяснимой надеждой спросил он. — Почему они безземельные?

— Потому что людей на свете много, а земли мало.

— Мало?! — удивился Сашко. — Земли мало?! Почему же тогда у пана Скадовского ее сколько хочешь?

— «Почему»! «Почему»! — передразнивая, усмехнулся отец и смущенно посмотрел на мать. — Ты вот лучше бы ел кашу. Вырастешь — узнаешь.

Да... «Узнаешь»... Когда это еще будет?

Но это время пришло. Он узнал.

...И вот он, Александр Дмитриевич Цюрупа, товарищ народного комиссара первого в мире социалистического государства, стоит двадцать шесть лет назад перед франтоватым жандармским следователем и с вызовом, с плохо скрытой досадой, хотя и односложно, хотя и сквозь зубы, но отвечает на вопросы.

— Имя?..

— Отчество?..

— Фамилия?..

— Вероисповедание?..

— Окончив начальную народную школу в Алешках, вы были определены в городское четырехклассное училище?..

— Угадали.

— Затем ваши батюшка и матушка решили оставить родной город и переехали в Херсон? Почему?

— В Алешках не было ни гимназии, ни реального училища.

— Та-ак... Вскоре после переезда в Херсон родитель ваш скончался. На какие средства существовала семья: пятеро ваших братьев и две сестры?

— Мать шила белье на заказ. Мы все помогали.

— Все?!

— Ну, не все. Больше мы, старшие, конечно.

И юноша уже не слышит следователя. Он видит перед собой мать. Вот она вернулась от заказчика — разрумянившаяся, свежая, только что с морозца. Но что с ней? Огорчена чем-то, причитает: «Вот жалость- то! Вот досада! Обронила в сугроб... Всю получку! Все двадцать пять копеек...» Наутро вместе с нею перелопатили, разрыли весь снег во дворе, но деньги все-таки отыскали... О чем он там бормочет, что спрашивает этот надоедливый следователь?

— Та-ак... — подправив усики, выкатив грудь, жандарм умолкает, должно быть, для того, чтобы собеседник в полной мере ощутил его превосходство, и не спеша продолжает: — Если не ошибаюсь, пятнадцатого января тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года вы успешно сдали вступительные экзамены и были приняты в число слушателей херсонского сельскохозяйственного училища?