– Попробовала. Купила себе норковую шубу, такую, как всегда хотела – серую, легкую, словно платье. Висит, даже не надевала. Хожу в пальто... Раньше любила потолкаться на распродаже – теперь только раздражаюсь. Вроде вспыхнет радость, и тут же холод гасит все внутри. Сапог накупила – некоторые ни разу не одевала. Ночью словно толкнет кто-то в сердце, просыпаюсь. И ужас такой накатывает, что во мне дрянь эта растет... Во время месячных от подъезда на три метра отойду, прокладка уже насквозь мокрая и по ногам течет. Меня в последний раз по «скорой» забирали, так, представь, лестница с пятого по первый этаж вся залита кровью, будто убили кого-то. Гемоглобин выше семидесяти не поднимается.
– Пей таблетки с железом, делай уколы!
– Делаю. Но вчера опять прорвало... Сгустки повалились, как лягушки, с ладонь величиной... Отлежалась на кушетке, стала паркет отмывать, опять кровища хлынула, я тогда села на унитаз и четыре часа стекала в него, может, спала – забылась... Проснулась, все плывет перед глазами, сколько из меня крови вылилось – не знаю. Муж пришел домой, селедку купил в железной банке, говорит: «Почисти!» Я стою с болью внизу живота, чищу... Посуда немытая – мою... Никто не понимает моего состояния...
– Не сдавайся, Динка! Все я это проходила, но бабы живучие! Смотри на меня!
Динка злобно засмеялась:
– Ладно, пусть из меня хоть чучело сделают, назло не умру! Как моя бабушка. После рака тридцать лет назло деду прожила. И представляешь, пережила этого здоровяка!
– А что с ней было?
– Рак груди, на Песочной оперировали, я тогда маленькая была, но фамилию хирурга запомнила – Бавли. Бабушка после выписки уехала домой в Красноярск, но из онкоцентра ей присылали письма, интересовались, как себя чувствует. Первые двадцать лет она отвечала, а потом сменила адрес и переписка прервалась... Операцию сделали в шестьдесят, а скончалась бабуля в девяносто пять, и кстати, не от рака, а от инсульта, Бавли умер раньше ее. Пациенты часто переживают своих хирургов.
– Не нравится мне, что ты мрачная, – фыркнула Лилька. – Хочешь, телефончик экстрасенса подкину? Очистит перед операцией от кармического мусора. Недорого берет.
– Давай. – Дина записала, заранее зная, что не станет звонить.
После телефонного разговора она лежала в темноте, вспоминая, сколько же ее знакомых резаны-перерезаны по разным органам и частям тела. Сколько людей живет благодаря операциям. У соседки по лестнице нет одной груди, у начальницы на работе нет яичника и матки, но шейка болтается, и несчастная все время боится, что она переродится...
Страх перед собственным несовершенством и беспомощностью – вот что мучительно. Какая маленькая прочность сделанного Богом! Какая ничтожная букашка – человек! Но букашки хоть умирают цельнотельно. Наступил ногой – и нет ее... Человеческое же тело урезается до самого последнего пристанища души...
Дина вспомнила, как мыла в ванной свою девяностолетнюю бабушку: одна грудь – желтый сморщенный оладий, другая – ампутирована: мясо, жир, лимфатические узлы выбраны до самых ребрышек, и все тельце старушки – живое воплощение отдачи силы в мир – детям, внукам, трудам, – сухой остаток женщины – уродливый, прекрасный, вечный... – Дина зарыдала, осязаемо представляя пергаментную старческую кожу под своей рукой.
Она рыдала до крика, не сдерживаясь, – так случалось всегда, когда начинаешь цеплять за больное, из памяти одно горе всплывает за другим. Вот и умерший отец... Зная, что у него онкология, он отказался от операции. Приехавшие констатировать смерть врачи потряслись, узнав, что у семидесятилетнего мужчины никогда не было медкарты. Отец говорил домочадцам: «Вызовете врачей – выброшусь из окна!» Раньше Дина считала это проявлением слабости, теперь думала по-другому. Отец прожил столько, сколько отпустил Бог, не выторговывал большего.
А она торгуется до последнего... Всхлипывая, Дина представила, какой объем женского материала вымер на планете в прежние века из-за маточных кровотечений! Теплые, как парное молоко, пятна расплывались на парчовых платьях придворных дам и на холщовых юбках крестьянок... И лишь библейская кровоточивая спаслась прикосновением к Иисусу, а сколько истекло до истечения срока...
Накануне операции Дину вызвал в кабинет заведующий отделением, игривым тоном напоминающий массовика-затейника:
– Итак, моя милая, давайте определимся по прейскуранту. Вам шейку оставляют или как? Если убирать, выйдет подороже...
– Дело не в оплате, мне оперирующий хирург сказал оставить...
– Прекрасно, тогда семь с половиной тысяч. Советую заплатить за наркоз... Есть варианты – от полторы до двух.