– В чем разница?
– Разницу почувствуете, когда будете пробуждаться... И еще шовчик косметический – вы женщина не старая...
Раскошелившись на пятнадцать тысяч, Дина обрела некую уверенность, что с ней все будет хорошо. Хотя понятно, что для тех, кого привозят на «скорых», бесплатный наркоз дают из той же бочки...
Соседка по койке, увидев, как Дина отсчитывает деньги, утешила:
– Слава Богу, у нас с тобой не рак. В Институте радиологии срочная операция у хорошего хирурга негласно обходится в пять–семь тысяч долларов, химия – пятьсот долларов сеанс. Или стой себе на городской очереди, а она так медленно тянется, что все лимфоузлы заполнятся метастазами.
– Думать не хочу об этом... – Дина застелила белоснежное белье поверх расписанного засохшей кровью матраса.
Сколько теток отболело на этой койке... Кровяные клетки от Петровой, Ивановой, Сидоровой смешались и перепрели в старом ватине, хотя сами хозяева клеток никогда друг друга в глаза не видели...
Кушать после обеда нельзя, остается только клизма и трепотня с кумушками в больничном холле.
– Ну почему у мужиков все просто? Переспал с бабой и пошел как ни в чем не бывало – на работу, пива выпить. А у женщины на всю жизнь проблемы – беременность, роды, выкидыши, неудачные чистки...
– Да ладно, чего на мужиков грешить. У них свое бывает... – Дина мысленно прорисовала образ дедушки, стриженного ежиком милейшего добряка, который мучительно умирал от рака кожи.
Как-то сбоку на ступне он содрал родинку, и на ее месте что-то стало расти... Через пару лет опухоль напоминала плотную мокнущую красно-коричневую бугристую шишку, размером с сосновую. Старик ее бинтовал и чем-то мазал. Он жил в деревне и про злокачественные клетки никогда не слышал. После вскрытия в городском морге врачи изумились, как этот человек справлялся с той адской болью, которую должны были вызывать многочисленные метастазы – они внедрились даже в сердце... А он никогда не жаловался, покряхтывал и бинтовал, бинтовал и покряхтывал... Ангел-дедушка... Говорят, рак вызывают скрытые обиды, которые люди копят в себе. Да разве ж дед копил чего-то? Душа его была как лист бумаги в клеточку, на котором он записывал приходы и расходы пенсии...
Господи, Господи, если мы для тебя как вши, то почему не вывести всех единым дустом? Зачем каждому отдельная пытка?
Ночь перед операцией всегда Гефсиманская. Потому что ты знаешь, что не минует чаша сия, и принять ее надо в девять утра с улыбкой на лице и мыслью о том, что ты очнешься.
Где-то далеко спят хирурги, которые завтра придут резать твое тело, спят родные, о которых ты не знал до рождения и не будешь знать после смерти. Остаешься ты и Бог, который никогда не спит. Тебе остается смотреть ему в глаза и молиться о пробуждении в новом теле, которое будет навсегда изменено рукой хирурга... Отрезанные теплые клетки, еще помнящие музыку организма и движение мыслей, унесут часть тебя – в таз, в помои, в отходы человеческого материала. Они остынут и забудут о принадлежности к твоему телу, пустота в котором со временем заполнится аморфным жиром.
Чуть свет, словно опомнившись, в палату примчался муж и, присев перед кроватью жены, быстро зашептал:
– Я люблю тебя, всякую, любую... Мама за тебя молится...
Дина смотрела на него пустыми глазами – не могла очнуться от сна: под утро ей привиделся зеленый боженькин росточек, едва распустившийся, едва окрасившийся жизнью. Что-то торкнулось, затеплилось в груди женщины – вспомнила! Ведь это ей Бог дал росточек, ей позволил ухаживать за ним, – ведь это она и есть тот самый росточек!!!
Дина заплакала, страшась обернуться на собственную жизнь и увидеть, что теперь с ним стало.
А муж, истолковывая ее слезы по-своему, талдычил:
– Детки есть у нас, а ты мне всякая... Прости меня, Диночка!.. Прости!..
Вошедший в палату врач не интересовался состоянием души пациентки. Главное – физическое тело. Пульс, давление.
– Не кушали?
Дина была покорна и ловила плавное течение последних минут перед вспарыванием упругого загоревшего на даче живота.
За окном в холодных сумерках горели красные огоньки на высоченных кирпичных трубах, символизирующих промышленную мощь Питера, такую несопоставимую с ничтожностью отдельно взятого больного горожанина.
Каталка задребезжала, увозя укрытое одеялом голое тело.
– Видишь ли ты, меня, Господи? Видишь ли? Боженька-а...
...Пробуждение от наркоза как воскресение – всегда другое видение – хоть на миллиметр, но другое...
– Один обезболивающий укол как литр водки на печень, – держа в руке шприц, констатировала медсестра.