Саша кочует с отделения на отделение. Его любят медсестры, нянечки и даже дети. Если и обидят, то случайно – собьют с ног в коридоре, вот как сегодня... У Сашки из рук смородина красная посыпалась бусинами во все края – кто-то угостил, наверное. Он так и ходит: просит то ласки, то печеньку, маленький еще – дошкольник.
Вечерами Саша заглядывает в разные палаты в карты поиграть. Мальчики постарше покровительствуют ему – белобрысому сероглазому птенцу.
Кровать Сашкина стоит возле ободранной стенки – сплошь из ямок и заковырин. Сашка выискивает две ямки и заковырину, так чтоб получилась рожица, и обводит карандашом. Дорисовывает уши, волосы, носищи... Врачи на художника не ругаются, стены будут ремонтировать. Да и Сашку скоро переведут – места нужны...
Перекрут. Мальчишек с таким диагнозом привозят на Авангардную каждый день. Ушиб или перенапряжение вызывают перекручивание яичка в мошонке иногда на сорок пять градусов, иногда – на семьсот. Результат один – боли, распухание, отек. Три дня – критический срок: пострадавший рискует расстаться с ценным органом.
Голые мальчишеские тела укрывают одеялом и увозят.
Каталки одна за другой подъезжают к лифту, через полчаса – обратно. Конвейер!
И сколько же мальчишек здесь перебывало? За месяцы, за годы? Тысячи...
Несложная операция, маленький шовчик, и взволнованные родители слышат слова успокоения от хирурга:
– Операция прошла успешно. Вашему ребенку ничего не грозит. Все на месте. Так что можете успокоиться – внуки будут...
В старину таких операций не делали, и поврежденное яйцо воспалялось, нагнивало и вытекало из мошонки. Теперь его освобождают от перекрутившихся подвесок и через пару дней больного выписывают домой.
Мальчишки спасены – для радости, для службы. Для любви.
Валентина – мать восьмилетнего Паши – всю ночь просидела возле него: после наркоза – рвота, стенания. У соседней постели тоже дежурила родительница, у обеих главные переживания позади.
Их бледные чада уже сброшены с каталок на кровати.
– Если бы я знала, если бы я знала, что сразу нужно в больницу, – охала дородная женщина. – Так это ж мой мужик сбил меня с толку. Говорит Пашке: «Лежи дома, не ной, дело обычное, мужское, прикладывай холод – все пройдет». Еще посмеялся над ребенком. Паша на физкультуре подрался с мальчиками, и его ударили по этому самому месту. А оно не проходит, раздулось, как пузырь, болит. «Чего ноешь, не мужик, что ли?» На третий день в два раза увеличилось, побагровело. Тут уж я дурня своего слушать перестала, в травму Пашку поволокла. «Денег дай на такси!» А этот козел: «Сами дойдете, он прикидывается, что болит». Пашка так на него посмотрел... А ведь нам через весь город переться... Хирург в травме только глянул в Пашкины трусы, сразу «скорую» вызвал. А в приемном покое больницы все забегали: «На операционный стол немедленно!» «Еще бы несколько часов – удалять бы пришлось», – сказали. Теперь антибиотики проколют и все, – с гигантским облегчением вздохнула Галина и шепотом добавила: – Представляешь, если б слушала благоверного – до сих пор бы холод прикладывала, как дура! А еще говорят – мужики в чем-то разбираются! Ни хрена!
Валя достала облитое шоколадом печенье из сумки, Сашка тут как тут просочился в палату.
– Печеньку дашь? – спрашивает равнодушно, будто заранее готов и к тому, что откажут, и к тому, что одарят.
Валентина сует ему побольше сладкого и по головке гладит, а Пашка на койке беспокойно вертится – ревнует:
– Он тебе что, сынок? Он – попрошайка!
– Тихо лежи, раз ничего не понимаешь, – только и вздохнула мать.
– За мной папа скоро приедет, папа шофер, с ним авария случилась, вот его вылечат, и он меня обязательно заберет. – У Сашки в глазах вера, как на иконах.
«Да я бы сама такого молодца забрала, – подумала Валя, – да Федька разве пустит, родного сына и то гнобит...»
На следующий день Паша уже бодро ходил в туалет и до столовой, хороший крепкий пацан. Даже не верится, что такому-то – и не повезло бы.
Когда мать уходила, Пашка внезапно пожаловался, что старшие мальчишки в палате ночью гадости рассказывали, какие именно – признаваться не хотел, но явно был расстроен.
Спускаясь в лифте, Валя растерянно соображала, что за гадости могли его так расстроить, но, вспомнив палатные матрасы и стены, расписанные в духе «х...» и «е..» да еще и «в жопу», поняла, что случилось то, что всегда случается с домашними детьми, когда они попадают в компанию созревающих подростков, будь то детский лагерь или больничная палата.
Она и сама когда-то была так же растерянна, наслушавшись сальных историй в пионерлагере. С тех пор любовь так и не воссоединилась гармонично с сексом в ее душе: где-то сами по себе жили высокие чувства, где-то отдельно лежал в спальне вечно поддатый муж. Эх, Пашка, Пашка...