Разумеется, его корни лежат в условиях полной и длительной зависимости человека в период младенчества: это неотложность биологических потребностей, а также тот факт, что их удовлетворение невозможно без вмешательства материнской фигуры.
«Итак, говоря о тревоге, я подошел к обсуждению явления, которое никак не способствует удовлетворению физико-химических потребностей маленького ребенка. Напряжение, называемое тревогой, главным образом относится к сосуществованию как младенца, так и его матери, с его индивидуальной окружающей средой, в отличие от среды физико-химической». Потребность в избавлении от тревоги называется потребностью в безопасности интерперсональных взаимоотношений. Напряжение, именуемое тревогой, и присутствующее в младенческих переживаниях, отличается от всех остальных состояний, характеризующихся снижением эйфории, отсутствием собственной специфики, а следовательно, у младенца нет возможности избавиться от этой тревоги. «Поэтому, исходя из самых первых проявлений эмпатической связи можно говорить о существовании специфического отличия, состоящего в том, что с тревогой справиться невозможно. Тревога представляет собой напряжение, противостоящее напряжению потребностей и активности, направленной на их удовлетворение... Из всех переживаний настоящего переживание тревоги менее всего насыщено элементами прошлого и будущего; это самый непродуктивный и необъяснимый тип предвидения».
Вопрос о способе перехода тревоги от матери к ребенку большей частью был оставлен Салливаном без ответа. Он относил такой коммуникативный опыт к категории «эмпатии», однако, используя этот термин, он не имел в виду ничего похожего на экстрасенсорное восприятие. Скорее всего, он подразумевал, что сенсорные каналы взаимодействия между матерью и ребенком пока еще, увы, не изучены, а потому не могут быть достоверно описаны.
Изложение неоценимого вклада Салливана в психиатрию будет далеко не полным, если не упомянуть о его клинической практике. Параллельно с созданием собственной теории он продолжал работу с пациентами, используя терапевтическую ситуацию для верификации и дальнейшего совершенствования своих разработок. Те, кто знал Салливана и работал с ним, вполне справедливо считали, что он в первую очередь клиницист, поскольку преподавание психотерапии в ее творческом и научном аспектах было одним из его выдающихся талантов. Наблюдая за работой студентов-психиатров, он, выслушав продолжавшийся около часа сбивчивый доклад студента о состоянии пациента, представлял его в новом свете - как человека удивительного и интересного. Для иллюстрации применения его теории в практике психотерапии приведу только один пример: работая с пациентом, выслушивая историю болезни, Салливан каждый раз держал в голове вопрос: «В какой точке ход коммуникации нарушается из-за возникновения тревоги?» Эту точку можно идентифицировать, обратив внимание, в какой момент пациент начитает уходить от важного вопроса, в какой ситуации защитные механизмы пациента особенно активизируются или в какой момент у него начинают возникать различные сопровождающие тревогу соматические проявления.
Обнаружив точку перелома, терапевт имеет возможность вспомнить или выяснить, что же произошло непосредственно перед этим изменением. Такой прием, будучи осмысленным и правильно осуществленным, представляет собой точный и надежный способ выявления и изучения проблем пациента.
В настоящей книге психические расстройства как таковые рассматриваются вкратце, а принципы терапии упоминаются лишь вскользь.
Этим вопросам будут посвящены следующие книги нашего цикла, в основу которого положено посмертное наследие Салливана, в то время как в данной работе главным образом освещается проблема личности человека в рамках концепции развития. Тем не менее три главы из части III, посвященные психическим расстройствам, заслуживают подробного рассмотрения, так как в них в очень сжатой форме приводится трактовка Салливаном феномена психозов и навязчивых состояний. Едва ли нужно говорить о том, что его вклад в психотерапию и терапию навязчивых состояний трудно переоценить. Объясняя материал, изложенный в этой книге, при рассмотрении психозов он брал за основу явление диссоциации. Отсюда следует, что при острой шизофрении в сознании действительно присутствуют процессы, характеризующие символ «не-Я»; другие состояния, например паранойя, представляют широкий ряд методов устранения диссоциированных структур, прорвавшихся в область сознания, а следовательно, в некотором смысле являющихся неудавшимися попытками реинтеграции. Салливан предлагал рассматривать существование у человека навязчивых состояний как наглядное подтверждение наличия у него серьезной диссоциации: «навязчивые замещения, являющиеся источником настолько значительных и причиняющих беспокойство аспектов [жизни людей, подверженных навязчивым состояниям], представляют собой всеобъемлющее снижение контакта, который защищает их от выходящей за рамки нормы подверженности тревоге».